— Справедливо. Ссеките головы обоим.
Так и было сделано. Один покинул сей мир мучеником, другой — отступником.
Тем временем деловитые турки обследовали весь корабль, донесли о его состоянии и характере захваченного груза.
— Ткани и сахар — это хорошо, — промолвил главный турок, — да и вино — неплохо. Продадим его франкам[40]в Алаийе. Вдобавок мы имеем покалеченный корабль, который легко можно восстановить, и много доброго оружия, включая пушки и аркебузы. Слава Аллаху!
Пленных перевели (а Торнвилля перенесли) на менее поврежденную галеру.
Трое пленных, как было сказано ранее, сдались сами, плюс аркебузир-предатель. Еще двоих пленили в схватке.
Когг не мог идти самостоятельно, потеряв все средства управления, и потому был взят на буксир при помощи каната, продетого сквозь якорные клюзы. Корабли пошли в Алаийе, сиречь Аланию, бывший античный Коракесион, из коего некогда еще Помпей Великий вытравил, словно зловредных насекомых, знаменитых киликийских пиратов.
Как видим, военно-морское зло все же возродилось…
7
Очнулся Торнвилль от сильной боли в голове и не менее сильного зловония. Открыл глаза — темно. Пошевелился — плохо выходит; звякнули цепи. Стало ясно, что он крепко скован. Мгновения спустя пришло осознание, что он, видимо, в плену. Голова явно была перевязана.
— Есть кто живой? — спросил он и тут же получил ответ:
— Как не быть! Все здесь, окромя аркебузира да штурмана. Те сразу предались нехристям, веру их согласились принять, а мы тут, пятеро, если считать с тобой, в подземной тюрьме, двое ранены. Судно наше тоже в плену. В общем, невесело. Нам сказали, что, если не перейдем в их веру, сделают нас рабами. Может, продадут, а может, отправят на починку крепости, у них там работы много.
— Да, — встрял в разговор другой голос из тьмы, — тут на этой починке можно пробыть, покудова не сдохнешь. Видал я эту крепость, господин, как в порт заходили. Стена змеею вьется вокруг горы, так что не сочтешь, сколько раз и башен сколько в ней. И в порту такая огромина стоит — башня красная, что не знаю, как ее и выстроили. Не с чем сравнить.
— Почему? — отозвался кто-то еще. — Под Константинополем видал если не крупнее, то такие же. Тоже турками строены при султане Мехмеде перед взятием города[41]. Только те каменные, а эта — полукаменная-полукирпичная. Куда турок пришел, обосновывается крепко, не вытуришь.
Воцарилась тягостная тишина. О своем теперешнем положении не хотелось не то что говорить, но даже и думать. А вести отвлеченные разговоры тоже не давало всеобщее несчастье. Правда, молчать тоже нехорошо, ведь тогда думать начинаешь… Эх, думай — не думай, а судьбу не переиграешь. Оставалось ждать.
Меж тем юного Торнвилля точило одно подозрение, которым он, взлелеяв его, поделился с другими:
— А что, значит, стрелок мой пошел на службу к неверным? Так ведь выходит, он меня по голове и огрел…
— С чего вдруг, господин?
— Да с того, что, кроме нас, там никого более не было, а я хотел взорвать корабль…
Снова тишина. Ни восхваления, ни порицания.
Хотелось пить. Осознание несчастья Урсулы угнетало. Вот, он и ей не помог и оказался, как любил выражаться его достопочтенный дядюшка-аббат, у дьявола в заднице. Забыться бы, да как? Хваленая кумандария в руках нехристей.
— А что, по наши души завтра придут?
— Кто знает. Может быть. А то и тут оставят гнить.
Наутро пришли — какой-то козлобородый старичок в зеленой чалме хаджи[42], и стражники. Старичок обратился к узникам на сносной латыни, и Торнвиллю, с его больной головой, пришлось периодически еще растолковывать — его товарищи по несчастью, простые моряки, не все понимали.
Речи гостя не отличались новизной. Рассказав о всех прелестях и преимуществах ислама как веры, он поставил пленников перед простой альтернативой — служба султану (великому падишаху, как называли его сами турки) или рабство — тяжелое, но не исключающее перемены решения насчет веры и возвращения в полноценное общество. Впрочем, полностью свободным всё равно никто бы не стал, потому что даже слуги султана, юридически свободные люди, назывались рабами — рабами султана.
Надо сказать, что турки вообще мало считались с происхождением и социальным статусом человека, поскольку все были рабами султана, начиная от уборщика навоза и заканчивая великим визирем, чья судьба, невзирая на все его дарования, напрямую зависела от воли и каприза хозяина Константинополя.
Зато перед любым человеком "из народа", даже обращенного в ислам из христианства, открывались широкие возможности продвижения по социальной лестнице, вплоть до высочайших постов. Залог был в усердии, трудолюбии и добросовестности.
Скромный, но усердный ученик сельского медресе мог продолжить образование в столице и, отслужив свое на надлежащих постах, планомерно перемещаясь все выше и выше без помощи кошеля (Османская империя того времени не была так коррумпирована, как в последующие века), мог достигнуть высоких государственных или духовных должностей, вплоть до великого визиря.
Так же и в армии. Простой, сданный в янычары христианский юноша, служа преданно и верно, выходил в полководцы или иные высокие чины. Пример тому — великий зодчий Синан (из более позднего времени), некогда православный византиец, потом ренегат, янычар, сапер и, наконец, архитектор, чьими творениями в Стамбуле и Эдирне (Адрианополе) до сих пор восхищается весь более-менее культурный мир.
Или вот, Месих-паша (он же Мизак-паша, мы еще с ним встретимся), в православии — Мануил Палеолог, племянник последнего византийского императора и брат царевны Софьи, жены Ивана Третьего. Этот человек очень удачно устроился, сменив религию (в 1477 году, чуть позже описываемых событий) и даже став великим визирем. И в то время как его зять Иван Третий скидывал ордынское иго с Руси, в том же 1480 году руководил турецкими войсками, осаждавшими Родос.
Великий воин Албании Георгий Кастриот, более известный как Скандербег, сделал неплохую военную карьеру при султане Мураде Втором, отце Мехмеда Завоевателя, но с готовностью пожертвовал всем ради свободы родины, много лет изничтожая турецких завоевателей.
В более позднее время, при Сулеймане Великолепном и Селиме Втором, был знаменит венгерский ренегат адмирал Пиали-паша. Голодным ребенком его подобрали янычары при осаде Белграда в 1530 году. Он был воспитан при турецком дворе и получил в жены, ни много ни мало, внучку самого султана Сулеймана.
Христиане крепко запомнили этого свирепого турецкого начальника в боях за Триполи и Мальту, а затем за Кипр. (Имя Пиали-паши до сих пор носит одна из улиц христианской Ларнаки.)
В общем, любой талант приветствовался османами, и ему были открыты все пути-дороги. Главное — принять ислам и быть верным рабом султана.
Старичок в зеленой чалме рассказал пленным много подобных нравоучительных примеров (хоть и не мог брать эти примеры из шестнадцатого века, как автор этой книги), а закончил так:
— Я буду вашим мюридом — наставником в вере. Пока, чтобы начать свой спасительный путь, вы только поднимите правую руку — для этого вас раскуют — и произнесите: "Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его". Все, вы — мусульмане. Вас обрежут, и начнется обучение языку, обычаям.
Упоминание обрезания не вызвало у слушателей беспокойства. Израненные в бою, они, кажется, равнодушно отнеслись к перспективе получить еще одну легкую рану.
Старичок невозмутимо продолжал:
— При этом вы будете, дабы и далее оставаться истинными мусульманами, выполнять намазы, то есть молиться. Я обучу вас, как это правильно делать. Будете поститься в священный месяц Рамадан и при всякой возможности подавать милостыню — благо вам будет из чего…
42
Хаджи (слово не склоняется) — тот, кто совершил паломничество в Мекку, к главным мусульманским святыням.