Юноша потупился, а затем, снова посмотрев на собеседника, продолжал:
— Мне, право, стыдно отвечать отказом на твое великодушное предложение. И стыдно не потому, что ты мне помог, а я отказываюсь помочь тебе. Просто ты слишком хорошо подумал обо мне, приписал мне такое благородство, которого я недостоин.
Лео Торнвилль хотел на этом закончить речь, но тут ему пришло в голову еще одно соображение:
— Не дай Бог тебе подумать, что я делаю это из-за того, что вы по-иному славите Бога или что я испытываю к вам нечто вроде презрения. Не дай Бог, повторяю. Я преклоняюсь перед гением греков — дядя обучал меня на произведениях ваших древних поэтов и философов. Я видел остатки вашего искусства на Кипре и здесь, в Малой Азии… Греческие женщины волнующе прекрасны! Наконец, я верю, что негасимый дух свободы, который я увидел в тебе, победит, и земля греков скинет ненавистное иго турок… Но мне не будет места в вашей истории. Бог, конечно, лучше знает, но я… Я поворачиваю бег своей судьбы назад.
Афанасий вздохнул с искренним сожалением, потом изрек:
— Я так и думал, хотя сердцем мечтал об ином. Что ж, я не в праве чего-то требовать от тебя, я лишь уважаю любое твое решение и в меру сил помогу тебе, как и сказал.
Лео запротестовал:
— Ничего мне не надо — ни сопровождающих, ни денег. Подскажешь просто, какой реки держаться, а коня я отдам за перевоз — вот и ладно. Все одно я всегда буду тебе благодарен и сохраню память о греческом герое.
— Не возвеличивай грешника, юноша, не надо. Но и от помощи не отказывайся. Я хочу думать, что действительно помог тебе, и я должен быть уверен, что ты избежишь всех неприятностей. Давай немного перекусим сыром, еще малость отдохнем да и поскачем дальше — время не ждет!
И немного подкрепившись, взволнованный разговором старик-грек спел Лео три горьких песни о падении понтийских крепостей, сочиненных многострадальными эллинами[56], а Торнвилль, слушая его, почувствовал, что и вправду народ жив, пока дух его не побежден.
— Взятие Трапезунда, — объявил Афанасий и начал петь:
Старик ненадолго замолчал, а затем снова объявил:
— Взятие Палеокастро, — и запел:
И снова замолчал старик, а затем снова возгласил:
— Взятие Кордили.
Это была песня о крестьянской девушке, возглавившей оборону горного замка Кордили от турок. Об этой гречанке Афанасий недавно упоминал, уговаривая Лео биться против турок:
На последних словах Афанасий зарыдал, а вскоре два всадника вновь поскакали в ночной тьме, скрытые покровом южной ночи…
Через день они сердечно расстались — их встретил отряд конных повстанцев численностью десятка в два, и бывший священник отправился поднимать восстание в Трапезунде, а Лео, в сопровождении трех греческих всадников, начал путь к Средиземному морю.
Ближайшее будущее покажет, что выбор Лео, вероятно, был ошибкой, однако в исторической перспективе Богу все равно было виднее, куда приспособить мятежного англичанина, внесшего свою лепту в дело, не менее героическое, нежели то, что предлагал ему Афанасий — но не будем забегать вперед.
Пока что юношу, полного надежд, оставили на берегу конные повстанцы. Он договорился с местным греком, владельцем каика, о переправе на Кипр. Оплатить проезд Торнвилль собирался за счет коня и серебреников, переданных ему по распоряжению Афанасия.
В ожидании отплытия оставалось мирно почивать в хижине каиковладельца. Заснуть помог и услужливо переданный греком кувшин вина.
О, сколь долго Лео не припадал губами к заветной рубиновой влаге!.. Забыл, бедолага, предупреждение бывшего священника! Ибо, пока он отдыхал, грек послал за местными исправителями и блюстителями общественного порядка с доносом о подозрительном франке, стремящемся на Кипр.
Иудушка получил не только коня и деньги Лео, но и крохотную, но все равно милую мелочной его душонке премию от представителей местного бея за бдительность и проявленное верноподданничество.
Печально было пробуждение Лео, когда на него накинули сеть, стали бить палками и вязать руки-ноги. "Снова в рабство!.. Господь! Почему же я не поехал с Афанасием?!. Вот и расплата за то, что променял Божье дело на собственные мелкие грешные делишки и вожделения!.."
Теперь юноша ни на мгновение не сомневался, что на этот раз Бог наказал его за неправильный выбор. Ведь столь пленительны были возвышенные речи старика, он так хотел, чтобы Лео обнажил оружие в защиту угнетенных!.. Лео отказал — и вот расплата. Поделом же!
10
Вот и началась новая зима Торнвилля в Турции. Позади — продажа в галерные гребцы. Конец лета и осень — на веслах, а зимой, с концом навигации, рабовладелец принял решение распродать часть своего живого товара, чтоб не кормить всю зиму попусту. Аллах велик, с таким размахом завоеваний, что ведет великий падишах Мехмед Фатих, новых сильных рабов по весне всегда будет с избытком!
Товар перекупил османский оптовик, и вот уж Лео вместе с иными самыми разнообразными сотоварищами по несчастью на рабском рынке Садальи — прежней античной Атталии[57].
Город-порт, завоеванный османами в 1426 году, активно и бойко функционировал, как и в прежние века, в том числе как центр работорговли. Удачное расположение в глубине залива, на практически отвесном берегу, мощные стены и цитадель делали ее лакомым куском для многих завоевателей, чему беспристрастная свидетельница — история Анталии, конечно, насыщенная и интересная, как и у любого иного древнего города.
Основанная пергамским царем Атталом Вторым как военно-морская база его царства, она перешла под власть Рима (памятником той эпохи являются сохранившиеся до сих пор ворота императора Адриана), потом — Византии, испытала набеги арабов, ну и как прочие византийские малоазийские города, она в итоге попала под власть турок-сельджуков в начале тринадцатого века. Примечательно, что местное греческое население встретило турок как освободителей от трехлетнего ига латинян-итальянцев, словно коршунов, терзавших поверженную ими Византию.
56
Подлинные песни той эпохи. Перевод текстов с языка оригинала выполнен автором романа с опорой на французский перевод Эмиля Леграна (1874 г.) с коррекцией последнего.