— Брось, дядя!
— Чтоб бросить, надо не думать, а чтоб не думать, надо выпить. Простой логический закон. Пойдем со мной, угощу нектаром и амброзией.
Собеседники вернулись в аббатство, прошествовали под чередой стрельчатых готических арок галереи внутреннего дворика к монументальной трапезной, но пошли не внутрь нее, а к западному фасаду, где находился вход в прохладное подземелье.
Помудровав со связкой ключей и найдя там нужный, Арчибальд отворил тяжелый замок. Торнвилли спустились на один уровень и оказались в череде подвалов, переходящих один в другой и соединенных меж собою простыми проходами без дверей. Маленькие оконца наверху, в стенах, пропускали достаточно света, чтобы можно было увидеть, как низкие дугообразные паруса сводов опираются на небольшие колонны.
Шаги гулко отдавались в помещениях, забитых всякой снедью и питьем. Одно из маленьких боковых помещеньиц, "отпочковавшихся" от большого подвала, было также заперто. Святой отец отворил новую дверь.
Подвальчик оказался крохотный и хранил в себе бутыли и бочонки явно не для общебратского употребления. Уверенно — ибо отлично памятовал, где оно находится, — Арчибальд извлек пузатенькую бутылку с длинным, расширяющимся посередине горлышком, ловко откупорил и протянул Лео со словами:
— Вот, пробуй. Это и есть настоящая кумандария. Чтоб знал, что покупаешь. Я иоаннитов уважаю, но, сам понимаешь, если человек сидит на хозяйстве, он рано или поздно приучается к определенному жульству, так что… Чтоб не продали, чего не надо. Бывали случаи с подкрашенным сахаром и еще каким-то там дерьмецом с осадком…
Сладкое, тягучее, с насыщенным ароматом дуба вкупе с иными, неведомыми оттенками вкуса, оно показалось юноше действительно волшебным нектаром фей.
Аббат усмехнулся:
— Вижу, что оценил. Это лучшее, с дубовым оттенком. Есть еще с черносливовым, но мне это кажется извращенным излишеством. У этого вина свой настолько божественный вкус, что ему никакой чернослив не нужен.
— Да-а-а, — восхищенно изрек Лео, приложившись еще к заветной бутылке. — Если тамошние женщины такие же, как это вино, то я тем более хочу поехать!
— Не сомневайся.
— Спасибо тебе, дядя, за всё.
— Не надо лишних слов. Помолишься в соборе Святого Николая за мое здоровье — мне того и хватит. Тогда приступаем к делам? На тебя я оставляю подбор оружия, которое кроме аркебуз… Аркебуз у меня самого есть запас, как ни странно тебе покажется. Возьмешь с избытком — из расчета по три ствола на одного стрелка. Понимаешь? Пока стрелок из одной палит, две аркебузы на разных стадиях перезарядки находятся, и у тебя, по сравнению с врагом, словно в три раза больше стрелков. Так что для экипажа тоже стволов прихвати. Из дел духовных — тебе надо исповедаться, причаститься и написать завещание. Так принято, — добавил аббат, уловив удивленный взгляд юноши. — Имение ж по-прежнему как бы за тобою числится.
— В чью пользу?
— Это твое дело как завещателя.
— Хоть Агнешке? — озорно спросил Лео.
— Можно и ей, — в тон ему ответил дядя, — это в твоем духе. Бестолково и безответственно. Королевская канцелярия наверняка наплюет на твое такое волеизъявление, объявит тебя умалишенным и отпишет имение в казну.
— Да я понимаю, что надо все отписать обители. Так уж, пошутил.
— Я понял. Твое здоровье! — И дядя Арчи взял у племянника бутылку с вином…
Оставим на время родственников в их хлопотах перед поездкой и обратим внимание на одного персонажа, уже промелькнувшего ранее — на хитромордого брата Энтони, докладывавшего аббату о приходе племянника.
Как человек, причастный к ведению канцелярских дел обители, он обратил внимание на завещание рыцаря, столь нежданно оформленное, и быстро все выведал о грядущей поездке, которая подготовлялась в относительном секрете. Не то чтоб ее намеренно скрывали, но и в широком кругу, однако же, не обсуждали. Энтони неплохо знал феод аббатова племянника, и ему также были известны намерения молодого человека вновь вступить во владение своим имением.
Слова завещания о переходе феода во владение аббатства в случае смерти или трехлетнего безвестного отсутствия сэра Лео рисовали заманчивые перспективы для Киркстидского аббатства окончательно завладеть чужим добром. Конечно, старому Арчибальду было ни к чему обижать племянника, однако аббат в преклонных летах и хвор, и Энтони втихаря считал, что его шансы стать новым киркстидским аббатом довольно высоки. Втихаря, как заправский паук, он уже не первый год неспешно, но добротно плел свою паутину, готовясь к захвату вожделенной власти, так что даже Арчибальд, как бы умен и проницателен он ни был, не заподозрил Энтони в коварных планах. "Слизень мерзкий, но для выполнения определенных работ полезный", — так он его характеризовал про себя.
Два дня спустя после оформления завещания Энтони уединился — так, чтоб никто не мог подслушать — с одним из воинов, что отправлялся вместе с Лео в плавание. Воин этот был давно с потрохами куплен "слизнем", поэтому теперь Энтони без всяких обиняков изложил наймиту задание, передавая десяток золотых:
— Молодой щенок не должен вернуться живым. Сделаешь не сразу, и желательно так, чтоб это было — или хотя бы выглядело — естественно. Толкнуть в шторм — дело нехитрое. Он буен и любит выпить — отчего ж ему не нарваться на нож в каком-нибудь притоне Фамагусты. Это тоже просто и естественно.
— Не сомневайся, хозяин. Не в первый раз.
— Я и не сомневаюсь. По возвращении ты поведаешь старому черту горестный рассказ о нелепой и безвременной гибели его возлюбленного племянника и получишь вот этот кошель. Деловым людям излишние разговоры не нужны…
Наймит безмолвно поклонился.
1
Итак, весной 1474 года сэр Лео Торнвилль отправился на Кипр на обычном для того времени корабле — одномачтовом когте. Назвать это судно боевым кораблем было бы столь же неправильно, как и торговым — оно успешно совмещало обе функции, особенно если учесть, что даже торговое плавание в те времена представляло из себя предприятие почти военное. Во-первых, и товары, и купцы, и их казна нуждались в охране, а во-вторых, плох был бы тот купец, который, завидя более слабого сотоварища (плевать, даже если одной веры, мошна превыше всего), не решил бы блеснуть пиратским подвигом — а для сего тоже нужна вооруженная сила.
Но вернемся к коггу. Будем называть его так, хотя от классического северного когга этот английский корабль уже отличался большими размерами, изменением формы форштевня[1] с прямой на закругленную, и т. п., так что среди массы своих сверстников он не был особенно устарелым, хотя уже начали появляться на морях и океанах когги, несшие не только большой прямой парус на одной добротной мачте, но и косой "латинский" парус на расположенной ближе к корме бизань-мачте, что позволяло искусно лавировать при боковых ветрах.
Не будет особым преувеличением сказать, что корпус корабля напоминал по форме половинку скорлупы грецкого ореха или слишком вытянутого яйца, то есть был пузат и солиден, что очевидно из соотношения длины и ширины. Длина когга составляла, в пересчете с футов на привычную нам систему мер, порядка 30 м. Ширина палубы — 9 м. Ее высота — 4 м. Осадка — в среднем, в зависимости от загрузки, — 2,5 м, а загрузить-то можно было на него всякого добра под 300 тонн.
По оконечностям судна, а выражаясь по-морскому, на баке и юте, над закругленным форштевнем и прямым ах-терштевнем[2] были оборудованы касли — площадки для воинов, обрамленные фальшбортом с зубцами, за которыми стрелки могли спокойно скрываться в случае боя, словно за мерлонами обычных крепостных стен.
На верхушке мачты находилась бочка для впередсмотрящего, чуть ниже отходили канаты на корму, к бушприту[3], и ванты[4]. Большая лопасть навесного руля крепилась к ахтерштевню рулевыми штырями. А якоря — гигантские, больше человеческого роста, двулопастные — крепились неподалеку на борту.