Самый оригинальный из них Чарльз Лэм (1775–1834), автор лирических эссе «Очерки Элии» (Essays of Elia, 1823, 1833) и «Пересказов пьес Шекспира» (Lamb’s Tales from Shakespeare, 1807), был дружен со всеми «лекистами», особенно с Кольриджем, тогда как его друзья Хент и Хэзлитт тесно связаны первый — с Китсом, Шелли и Байроном, а второй — только с Китсом.
Внутренне близок к виднейшим английским романтикам, несмотря на отсутствие личных связей с ними, был Чарльз Роберт Метьюрин (1780–1824), автор прославленного романа «Мельмот Скиталец» (1820). Как показал М. П. Алексеев, Метьюрин соединил многие романтические мотивы, концепции и сюжеты с традициями просветительскими, ярко демонстрируя, что романтическая литература, сочетающая острую критичность к идеологии Просвещения с преемственностью по отношению к ней, благодаря этому достигает особенной глубины и многосторонности. Зловещий странник Мельмот по силе мысли и отрицания близок великим умам Просвещения — и в то же время их романтическим критикам, отчаявшимся в способности человека овладеть хаосом мироздания[101].
В «Мельмоте», как в поэзии Байрона, переплетаются мировая скорбь, демонизм, насмешка, отражая дисгармонию всего строя переживаний героя и автора; со Скоттом Метьюрипа роднит изображение семейства, разделенного гражданской войной 1642–1649 гг., описание национального быта Ирландии, использование фольклорных мотивов; с Вордсвортом его сближает обожествление природы и ее детищ, не испорченных цивилизацией (образ юной островитянки), а обобщение реальных жизненных отношений в фантастических образах — с Кольриджем, Саути, Муром, Де Квинси.
Сама возможность скрещения в одном произведении столь разнообразных компонентов английской романтической литературы доказывает внутреннее единообразие многоликих проявлений романтизма, выявляет близость между писателями этого направления, выражающими разные его тенденции.
Последовательно изучая творчество поэтов романтизма, главных и второстепенных, а также социально-политические, философские и литературные споры между ними, легко убедиться, в каком тесном переплетении выступают их точки зрения. При всем внимании к борьбе течений и группировок, необходимо признать, что эта борьба не исключает идейное и творческое взаимодействие.
Какими бы ощутимыми ни были различия между теми или иными группировками, грани между ними довольно расплывчаты. Эта расплывчатость объясняется и отмеченным выше наличием посылок, общих для всех романтиков, и взаимным влиянием писателей различных направлений, и богатством индивидуальных оттенков в воззрениях каждого из них. Нечеткость границ подчеркивается и разнообразием личных отношений между участниками всех группировок и относительностью единства внутри каждой из них.
Существует уже огромная литература о разногласиях между Вордсвортом и Кольриджем. Оба поэта в дружеской переписке и в печатных выступлениях критиковали друг друга, причем речь шла и о художественных принципах, и об отдельных произведениях, об идеях и их претворении. Субъективизм и трансцендентальный идеализм Кольриджа, неутомимо оспаривавшего материалистический эмпиризм XVIII в., и приверженность Вордсворта этой традиции в противоречивом сочетании с верностью некоторым аспектам руссоизма, с одной стороны, и теории английских платоников, с другой, сравнительно слабое влияние на него воспринятой с помощью Кольриджа немецкой идеалистической философии, представляют вполне достаточную почву для серьезного расхождения.
Еще меньше можно говорить о единстве взглядов между Байроном и Шелли. Безгранично восхищаясь Байроном-поэтом, Шелли неоднократно подчеркивал разницу между их воззрениями, порицая, в частности, классицистические пристрастия своего друга и его попытки возродить «правильную» трагедию. Он посвятил поэму (Julian and Maddalo) обоснованию своих философских споров со старшим поэтом, — критике его пессимизма и надменного презрения к «карликовым интеллектам окружающих». Философия, эстетика, мироощущение были у обоих поэтов очень разными. Байрон также, хотя восторженно отзывался о Шелли-человеке, не раз указывал на расхождения в их философских взглядах и был равнодушен к его поэзии.
Шелли и Байрон были едины в своих политических мнениях, в понимании общественного назначения литературы, в противопоставлении прекрасного мира природы и чувства дурным делам человеческим, но различия в философских взглядах, творческой манере, поэтике показывают, что вряд ли можно видеть в них некое литературное объединение, дружно противостоящее другим. Читая «Защиту поэзии» Шелли и «Письма Байрона к Меррею», легко убедиться, что авторы этих сочинений говорят на разных языках. Несмотря на глубокую общность бунтарских и гуманистических мотивов в произведениях обоих поэтов, романтическая концепция искусства у Шелли при всем ее принципиальном отличии от литературной теории «лекистов» имеет с пей больше точек соприкосновения, чем с классицистическими принципами, которые отстаивал Байрон. Некоторые особенности «Защиты поэзии» — трактовка воображения как единственного совершенного орудия познания, утверждение, что поэт является подлинным законодателем мира, что воздействие поэзии обусловлено ее способностью не только сообщать прелесть новизны явлениям давно знакомым, не останавливающим внимания, но и обострять восприятие читателей, усиливая их доступность добру и красоте, — напоминают известные положения Вордсворта и Кольриджа.
101