“We meet at last, Caiaphas,” said the prophet. “Your church and mine are the only realities on this earth.
I adore the sun, and you the darkening of the sun (я поклоняюсь солнцу, а вы – тьме: «потемнению солнца»); you are the priest of the dying and I of the living God (вы – жрец умирающего, а я – живого бога). Your present work of suspicion and slander is worthy of your coat and creed (подозрения и клевета – ваше нынешнее занятие – достойны вашей рясы и вашей веры). All your church is but a black police (вся ваша церковь – это ничто более, как черная полиция); you are only spies and detectives (/все/ вы – лишь шпионы и сыщики) seeking to tear from men confessions of guilt (которые стараются вырвать у людей признание своей вины; to seek – искать; добиваться /чего-л./, пытаться), whether by treachery or torture (либо /своим/ вероломством, либо пытками). You would convict men of crime (вы обвиняете людей в злодеяниях), I would convict them of innocence (я обвиняю их в невиновности). You would convince them of sin (вы убеждаете их в том, что они грешны; sin – грех), I would convince them of virtue (я убеждаю их в том, что они добродетельны; virtue – добродетель).
“Reader of the books of evil (читатель мрачных книг; evil – злой, дурной), one more word before I blow away your baseless nightmares for ever (еще одно слово, прежде чем я навсегда развею ваши безосновательные и кошмарные /обвинения/; to blow away – сдувать). Not even faintly could you understand (вы даже и близко себе не представляете; to understand – понимать; предполагать) how little I care whether you can convict me or no (как мало меня заботит, сможете ли вы меня обвинить или нет). The things you call disgrace and horrible hanging (вещи, которые вы называете унизительной и ужасной казнью; disgrace – позор, бесчестье; унижение; hanging – смертная казнь через повешение) are to me no more (для меня значат не более) than an ogre in a child’s toy-book (чем великан-людоед из детских книжек; toy – забава, игрушка) to a man once grown up (для человека, который уже однажды повзрослел; to grow up). You said you were offering the speech for the defence (вы говорили, что предлагаете речь в мою защиту). I care so little for the cloudland of this life (меня так мало заботит эфемерность нынешнего существования; cloudland – сказочная страна, мир грез) that I will offer you the speech for the prosecution (что я сам предложу вам /факты/ для обвинительной речи).
There is but one thing that can be said against me in this matter (в этом деле есть только одно, что может свидетельствовать против меня; to say – говорить; свидетельствовать), and I will say it myself (и я сам скажу, что это). The woman that is dead was my love and my bride (женщина, которая умерла, была моей возлюбленной и невестой; dead – мертвый); not after such manner as your tin chapels call lawful (не по тем обычаям, которые в ваших жестяных молельнях называют законными; manner – способ, метод; нравы, обычаи), but by a law purer and sterner than you will ever understand (но по закону, более безупречному и строгому, чем вы когда-либо /сможете/ понять; pure – чистый, беспримесный; непорочный, безупречный). She and I walked another world from yours (она и я = мы с нею ходили по иному миру, нежели ваш; to walk – ходить пешком), and trod palaces of crystal (и разгуливали /там/ по хрустальным дворцам; to tread – шагать, ступать) while you were plodding through tunnels and corridors of brick (в то время как вы бродили /здесь/ по туннелям и коридорам из кирпича; to plod – идти медленно, с трудом, тащиться).
Well, I know that policemen, theological and otherwise, always fancy (да, я знаю, что полицейские – и богословские и те, другие – всегда полагают; to fancy – воображать, представлять себе; думать, считать) that where there has been love there must soon be hatred (что, где существует любовь, то там должна быть и ненависть); so there you have the first point made for the prosecution (так что теперь у вас есть первый пункт для будущего обвинения: «сделанный для обвинения»). But the second point is stronger (но второй пункт еще серьезнее; strong – сильный; веский, серьезный); I do not grudge it you (я не стану скрывать его от вас; to grudge – жалеть, неохотно давать). Not only is it true that Pauline loved me (правда не только в том, что Полин любила меня), but it is also true that this very morning, before she died (но еще и в том, что этим самым утром, прежде чем умереть), she wrote at that table a will (она написала за этим вот столом завещание) leaving me and my new church half a million (оставив мне и моей новой церкви полмиллиона). Come, where are the handcuffs (ну, давайте, где же наручники)? Do you suppose I care what foolish things you do with me (неужели вы полагаете, меня заботит то, какую нелепую казнь вы мне придумаете: «какие глупые вещи вы сделаете со мной»)?