– Не так быстро, – сурово сказала она наконец.
Тут их подкинуло на «спящем полицейском» при въезде на автостоянку, и Марте вновь пришлось спасать фасоль. В садово-огородном павильоне мужчина в белом халате выдал ей бланк, на котором значился лишь номер – чтобы судьи не знали, кто она, – и провел ее к длинному столу, где раскладывали свою фасоль все остальные. Дряхлые садоводы радушными голосами восклицали: «Смотрите, кто пришел», хотя видели ее впервые, и еще: «Ну, Джонсик, смотри, не видать тебе теперь лавров!» Она не могла не заметить, что ее фасоль не была ни на чью похожа, но, видимо, тут каждый выращивал свой сорт, вот и все. Потом всех попросили выйти – настало время для распределения премий.
Победил мистер Э. Джонс. Второй приз получил Кто-то Другой. Поощрительный – Кто-то Третий. «В следующий раз повезет!» – говорили все. Огромные руки с узловатыми суставами торжественно спускались с высот, чтобы ее утешить. «В будущем году не видать нам наших лавров», – повторяли старики.
Позднее ее мать сказала: «И все равно она очень вкусная». Марта смолчала. Ее нижняя губа, влажная и упрямая, выпятилась. «Тогда я и твою съем», – заявила мать, и вилка потянулась к ее тарелке. Но Марта не стала подыгрывать – очень уж тоскливо было у нее на душе.
Иногда за матерью заезжали на своих автомобилях мужчины. Им самим – матери и Марте – машина была не по карману, и, наблюдая, как мать столь стремительно увозят – взмах руки, улыбка, вскидывается голова, и мать оборачивается к человеку за рулем раньше, чем автомобиль скроется из виду, – наблюдая все это с начала до конца, Марта всегда задумывалась, не исчезнет ли и сама мать. Мужчины, приезжавшие за матерью, ей не нравились. Некоторые пытались заискивать, гладя ее, как кошку, другие держались подальше и смотрели исподлобья, думая: «Вот еще напасть на мою голову». Она предпочитала мужчин, считавших ее напастью.
Дело было не только в том, что ее покидали. Главное – мать тоже покидали. Она рассматривала этих случайных мужчин, и – садились ли они рядом с ней на корточки для вечных расспросов о том, что там задают в школе и показывают по телику, или оставались стоять, звеня ключами и бормоча: «Ну ладно, поедем, а?» – всех их она воспринимала одинаково: как мужчин, которые причинят матери боль. Вряд ли это произойдет сегодня или завтра. Но когда-нибудь точно. Она поднаторела в сознательном самовнушении жара, недомоганий и особых менструальных синдромов, требовавших присутствия матери в качестве сиделки.
– Ты настоящая маленькая тиранка, вот ты кто, – говорила мать с интонацией, колеблющейся между любовью и раздражением.
– Тиран – это Нерон, – отвечала Марта.
– Нет сомнения, даже Нерон иногда отпускал свою маму погулять.
– Не-а. Нерон приказал убить свою маму, нам мистер Хендерсон сказал. – Эй, Марта, говорила она себе, теперь ты точно зарываешься.
– Если так и дальше пойдет, скорее уж я тебе яду в суп подсыплю, – парировала мать.
Как-то раз они складывали простыни, высохшие на веревке во дворе. Внезапно, словно бы обращаясь сама к себе, но достаточно громко, чтобы слышала Марта, мать произнесла:
– Вот единственное, для чего нужен второй человек.
Они продолжали складывать простыни, не говоря ни слова. Растянуть вширь (руки у тебя еще коротковаты, Марта), поднять, ухватить верхний угол, опустить левую руку, подхватить уголок не глядя, растянуть по косой, потянуть на себя, перевернуть и-и-и подхватить, а теперь тяни, тяни (сильнее, Марта), и, шагая навстречу, дотянуться до маминых рук, опустить и подхватить, еще разок на себя, вот и сложили, передай мне и подожди следующую.
Единственное, для чего нужен второй человек. Когда они тянули, по полотну словно бы пробегал некий ток – нечто объединяющее, словно не только в простыне дело. Странное влечение: сперва тянете вы, точно пытаясь отдалиться друг от друга, но простыня вас не пускает, а потом как бы сама начинает вас тянуть, сбивая с ног, и подтаскивает друг к дружке. Неужели так всегда?
– Ой, я не тебя имела в виду, – сказала мать и неожиданно обняла Марту.
– Какого сорта был папа? – спросила Марта позже, в тот же день.
– В смысле «какого сорта»? Папа был... папа.
– Я спрашиваю, кто он был, подлец или бесхребетник. Который из них?
– Даже не знаю...
– Ты говорила, они бывают только двух сортов. Ты так сказала. Кто он был?