Чувствовать свое превосходство англичан заставляло не только то, как они трудились на земле и воевали, но и как относились к половой жизни. В описании Иоанна Солсберийского — одного из священников, ставших свидетелями убийства святого Томаса Беккета в Кентерберийском соборе, — валлийцы живут «как скоты»: «кроме жен у них есть и наложницы».
Во всяком случае, по этим комментариям видно, что выражение «Бремя Белых» придумано не в XIX веке. В веке XX англичане хоть и научились избегать обобщений относительно обитателей Вест-Индии или Азии, но все же не стеснялись делать огульные утверждения о ближайших соседях. Детский стишок
Таффи был валлиец, был этот Таффи вор;
Он в дом ко мне забрался и мое мясо спер;
Пошел я к дому Таффи, а Таффи дома нет.
Он в дом ко мне забрался, и в доме нет котлет исключен из большинства детских антологий, но в магазинах старой книги его по-прежнему можно найти. Скорее всего, речь идет о грабительских набегах во времена, когда между Уэльсом и Англией существовала граница. Но даже в наши дни, когда все воспринимается более болезненно, англичане по-прежнему представляют валлийцев в карикатурном виде, считая их льстивыми, двуличными пустозвонами, исполненными фальшивой сентиментальности. В 1997 году телевизионный обозреватель «Санди таймс» (один из многих шотландцев, отправившихся пытать счастья в Лондон), критикуя изобилующие в английских «мыльных операх» стереотипы и посчитав, что Уэльс в рамках союза — нечто незначительное, написал, что «относительно Уэльса существует целый ряд предрассудков. Всем известно, что валлийцы — словоохотливые лицемеры, безнравственные лгуны, низкорослые, узколобые, подлые, уродливые, драчливые тролли». Позже он понял, что многих валлийцев от таких стереотипных представлений давно уже просто тошнит: они направили эту статью Рэю Сингху, комиссару Уэльса по расовому равноправию. Английские предрассудки в отношении Шотландии не так оскорбительны. Над шотландцами подшучивают за их посредственность и угрюмость: в том смысле, что, как отмечал П. Г. Вудхаус, «совсем не трудно различить, где обиженный шотландец, а где — солнечный лучик». Валлийцев, когда про них вообще говорят что-то доброе, восхваляют за их «кельтские» качества — как поэтов и певцов, — а шотландцам, особенно не горцам, воздают должное как докторам, юристам, инженерам и бизнесменам. В продолжение этих общих представлений англичане считают, что шотландцы — народ упрямый, вздорный и прямодушный (если не наберутся)[20]. Еще бы, ведь оба величайших морализатора английского общества XX века — и архиепископ Козмо Ланг, и первый босс Би-би-си Джон Рейт — были шотландцами.
Конечно, вполне возможно, что и тот и другой набор общих характеристик существует по той простой причине, что они верны. Но то, какими англичане видят своих соседей, должно раскрыть нам нечто и о самих англичанах. И Шотландию, и Уэльс Англия, по сути дела, аннексировала. Однако шотландцы явно видели себя в этом союзе равными партнерами[21], став свидетелями того, как король Шотландии Яков VI взошел на английский трон как король Яков I (хотя некоторые из них до сих пор обижаются, когда нынешнюю королеву называют Елизаветой II: у них не было Елизаветы I). Они сохранили и сохраняют по сей день свою судебную и образовательную систему, а также собственную интеллектуальную традицию. Отношения же между Англией и Уэльсом, наоборот, никогда даже близко не походили на отношения равных. Княжество Уэльс стало придатком Англии еще в начале XV века, сразу после подавления восстания Оуэна Глендоуэра против колонизаторов.
Генрих VIII хоть и отменил уголовный закон, запрещавший валлийцам иметь землю в Англии (он был принят после восстания Глендоуэра), но, невзирая на валлийскую кровь в своих жилах, требовал от представителей тамошней власти говорить на английском. Несмотря на эти запреты, те продолжали общаться между собой на родном языке, и считается, что даже в 1880-е годы на нем предпочитали говорить трое из четырех валлийцев. Возможно, благодаря этому они оставались более или менее самостоятельным народом. Но самое главное, у них не было ни столицы, чтобы претендовать на что-то, как Эдинбург, ни своих судебных, образовательных или (пока не пришло время нонконформизма, когда уже было слишком поздно) религиозных институтов.
В течение двух веков после объединения королем Яковом Англии и Шотландии отношение англичан к шотландцам, похоже, менялось от враждебности — из-за «предательства» во время Гражданской войны, а также при якобитских восстаниях 1715 и 1745 годов — до равнодушия. «Шотландия… это просто клоака земная» — вот как писал один вельможа в письме после сражения при Каллодене. Герцог Ньюкаслский, брат тогдашнего премьер-министра, отвечал ему: «Что до Шотландии, я отношусь к ней так же пристрастно, как и любой другой… Но приходится считаться с тем, что она находится в пределах нашего острова». Поневоле создается впечатление, что и враждебность, и подчеркнутое равнодушие свидетельствуют об одном и том же: в глубине души англичане относятся к шотландцам скорее с уважением. Самое знаменитое выражение английского презрения по отношению к шотландцам принадлежит доктору Джонсону, по мнению которого, «глядя на Шотландию, видишь ту же Англию, ко похуже». Босуэлл вспоминает реакцию Джонсона, когда ему сказали, что в Шотландии «великое множество величественных видов дикой природы»: «Я верю, сэр, что у вас их великое множество, — ответил этот человек. — В Норвегии тоже есть величественные виды дикой природы; и Лапландия отличается необыкновенно величественными видами дикой природы. Однако позвольте заметить, сэр, что самый величественный вид, когда-либо открывавшийся шотландцу, это дорога, которая приведет его в Англию». Даже сам Джонсон был не в силах объяснить свое предубеждение, но шотландцы могут утешать себя тем, что, по крайней мере, им удалось задеть его за живое: об Уэльсе он нашелся сказать Босуэллу лишь, что этот край «так мало отличен от Англии, что не дает путешественнику никакой пищи для размышления».
Но к началу XIX века, когда англичане познакомились с романтикой шотландских горцев и Георг IV приезжал в Эдинбург, одетый с головы до ног как горец, представление о шотландцах как о кровожадных изменниках стало уступать место проявлениям положительного энтузиазма. Шотландия сохраняет некий социальный статус через связи с монархией и аристократией, непреходящее глупое стремление стать владельцем имения в Шотландском нагорье и тот факт, что половина богемного Челси заявляет о принадлежности к тому или иному клану. Если сюда добавить и неявных шотландцев — таких как Эндрю Бонар Лоу, Гарольд Макмиллан и Тони Блэр, — то получается, что со времени восшествия на престол Георга III эта страна дала 11 из 49 премьер-министров, что абсолютно несоразмерно ее доле населения. Другое дело валлийцы. Они дали лишь одного достопамятного премьер-министра, Дэвида Ллойд Джорджа, но он, по крайней мере, стоит на голову выше многих, кто занимал этот пост в XX веке. Радикальной валлийской традиции не давали заглохнуть такие фигуры, как валлиец Аньюрин Бивен, но валлийцам не давали выдвинуться не только потому, что такое множество англичан, за редкими исключениями в истории, являются, по сути, консерваторами, но и потому, что им так трудно заставить себя доверять валлийцам. Когда лейбористу Нилу Кинноку не удалось привести лейбористскую партию к победе на выборах 1992 года, партия поняла, что отчасти это результат недоверия англичан к валлийцам, и тут же заменила его шотландцем Джоном Смитом. Смит обладал теми скучными шотландскими достоинствами, которые англичанам нравятся. Эти качества, присущие равнинным шотландцам, перечисляет историк Ричард Фабер — «усердие, расчетливость, упрямство, осторожность, педантичность, аргументативность, недостаток юмора». Последнее, несомненно, к Смиту, не относится. Если бы не сердечный приступ, он, конечно же, стал бы первым лейбористским премьер-министром шотландского происхождения после Рамсея Макдональда в 1930-е годы.