ЧАСТЬ III
УХОД ОБРЕЧЕННОГО
Лишь Разум Человека достаточно свободен, дабы постигнуть возвышенную глубину и протяженность космической бесконечности, преодолеть границы обыденного сознания или пробраться тайными, подспудными путями человеческой мысли, охватывающей беспредельные пространства. Универсум и индивидуум связаны, один отражается в другом, как в зеркале, и один содержится в другом.
1
Дремлющий Град больше не дремал в роскоши и великолепии своего убранства. От стройных башен Имррира остались лишь почерневшие остовы, полуразрушенные каменные развалины рваными силуэтами темнели на фоне угрюмого серого неба. Некогда месть Элрика привела в город огонь, а огонь принес разрушение.
Ряды облаков, похожие на почерневший от сажи дым, прокрадывались мимо трепещущего, пульсирующего солнца, и от этого неустанно шумящие, окрашенные алым светом морские волны покрывала густая тень; они, казалось, присмирели, укрощенные черными шрамами, избороздившими зловещие, бурные пространства.
На запустелых развалинах стоял человек и смотрел на море. Высокий, широкоплечий, узкий в бедрах, брови круто поднимались к вискам, чуть заостренные уши лишены мочек, на мертвенно-белом, худощавом лице выделялись высокие скулы и алые, тоскливые глаза. На человеке были стеганый камзол и тяжелый плащ с высоким воротником, подчеркивающим бледность кожи альбиноса. Порывистый теплый ветер играл плащом, теребил его и равнодушно завывал в полуразрушенных башнях.
Элрик прислушивался к шуму ветра, и в памяти оживали сладостные, яростные и печальные мелодии песен древней Мелнибоне. Он помнил и иную музыку, которую складывали его предки, изощренно пытая рабов: они отбирали их по тональности воплей и составляли из несчастных оркестры, исполняющие окаянную музыку. Задумавшись о прошлом, он вспомнил почти забытое и понял, что лучше бы ему было никогда не подвергать сомнению нравственные устои Мелнибоне: если б он принял их без малейших колебаний и оговорок, разум его не оказался бы в смятении, а в мыслях не поселилась бы проклятая двойственность. Горько улыбнулся Элрик. Внизу под башней показался еще один человек и стал карабкаться по осыпающимся камням к Элрику. Он был маленького роста, рыжий, с широким большим ртом, глаза его когда-то умели сиять и радоваться.
— Ты смотришь на восток, Элрик, — пробормотал Мунглам. — Ты смотришь в прошлое, где ничего уже не изменить.
Элрик опустил бледную руку с длинными тонкими пальцами на плечо друга.
— Куда же еще остается смотреть, Мунглам, если весь мир раздавлен Хаосом? Что я должен делать, по-твоему? Предвкушать дни надежды и радости, спокойную старость в окружении детей, играющих у моих ног? — Он тихо рассмеялся. Но это был не тот смех, который любил у него Мунглам.
— Сепириц говорил о помощи Белых Владык. Она может скоро прийти, нам надо только терпеливо ждать. — Отвернувшись, Мунглам покосился на тусклое, неподвижно застывшее солнце, а потом с непроницаемым лицом перевел взгляд вниз, на щебень под ногами.
Элрик помолчал, не сводя глаз с моря, пожал плечами:
— К чему жалобы? Толку от них ведь нет. Я не могу действовать по своей воле. Какая бы судьба ни ждала меня, изменить ее нельзя. Я надеюсь, что люди, которые придут нам на смену, смогут влиять на собственные судьбы. У меня такой возможности нет.
Он дотронулся пальцем до подбородка, потом внимательно посмотрел на руку, разглядывая ногти, суставы, мускулы и вены, проступавшие сквозь белую кожу. Пригладил шелковистые пряди белых волос, глубоко вздохнул, почти простонал:
— Логика! Последовательность! Весь мир кричит о последовательности. У меня нет и тени ее, но вот он я, человек с разумом, сердцем и прочими органами, возник в результате сочетания некоторых случайностей, событий, элементов. Миру требуется последовательность. Но вся последовательность на свете равноценна одной счастливой догадке. Человек прилагает мучительные усилия, дабы соткать паутину из тщательно выверенных мыслей, а другой беспечно творит некое случайное построение и легко достигает той же цели. Впрочем, хватит размышлений о мудрости.