Мэри пошла прямо к «стулу» и села на него. Двое техников начали закреплять зажимы. Я смотрел, застыв от изумления. Потом схватил Старика и буквально отбросил его в сторону. И стал расшвыривать техников.
— Мэри! — завопил я. — Убирайся отсюда!
Пистолет Старика был направлен на меня.
— Прочь от нее, — приказал он. — Вы, трое, возьмите его и свяжите.
Я посмотрел на пистолет, потом на Мэри. Она не двигалась с места; ее ноги были уже закреплены. Она просто с жалостью смотрела на меня.
— Встань, Мэри, — сказал я вяло. — Я хочу сесть.
Они отодвинули стул от клетки и заменили его на другой, большего размера. Когда меня закончили закреплять, я был словно хорошо замурован в бетоне. Спина стала невыносимо зудеть, хотя ничего — пока — к ней не прикоснулось.
Мэри не было больше в комнате. Я не видел, как она ушла, но это, казалось, не имело значения. После того как я был подготовлен, Старик положил руку мне на плечо и тихо сказал:
— Спасибо, сынок.
Я не ответил.
Я не видел, как они взяли паразита и поместили его сзади на мою спину. Мне было неинтересно смотреть на это, даже если бы я мог повернуть голову, но я не мог. Один раз обезьяна рявкнула и пронзительно завизжала, и кто-то крикнул:
— Следите за ней!
Потом была тишина, как если бы все разом задержали дыхание, а потом что-то влажное коснулось моей шеи, и я потерял сознание.
Я очнулся, ощущая то же энергичное покалывание, которое я испытывал перед этим. Я знал, что нахожусь в трудном положении, но получил установку тщательно подумать о том, как выбраться отсюда. Мне не было страшно; я был полон презрения и уверенности, что смогу провести их.
Старик сказал отчетливо:
— Ты слышишь меня?
Я ответил:
— Перестаньте кричать.
— Ты помнишь, зачем мы здесь?
— Вы хотели задавать мне вопросы. Чего вы ждете?
— Кто ты?
— Глупый вопрос. Я шести футов высотой, во мне больше мускулов, чем мозгов, и я вешу…
— Я не говорю конкретно о тебе. Ты знаешь, о ком я говорю. О вас.
— Игра в угадывание?
Старик подождал, а потом ответил:
— Не стоит притворяться, что я не знаю, что вы из себя представляете…
— Ах, так вы знаете?
— Вам известно, что я изучал вас все время, пока вы жили на теле этой обезьяны. Я знаю вещи, которые дают мне преимущество. Во-первых, — Старик стал перечислять их, — вас можно убить. Во-вторых, вы можете испытывать боль. Вы не любите электрического шока и не можете выдерживать жары, даже такой, какую может выдержать человек. В-третьих, вы беспомощны без вашего носителя. Если я сниму вас с него, вы погибнете. В-четвертых, у вас нет своей энергии, кроме той, которую вы заимствуете, — а ваш носитель бес-помощей. Испытайте свои оковы. Вы должны сотрудничать с нами — или умереть.
Я уже испытал оковы и нашел, что они, как я и предполагал, не оставляют надежды вырваться из плена. Это не беспокоило меня. Я был странно удовлетворен тем, что вернулся к моему «хозяину», был свободен от невзгод и беспокойства. Мое дело было служить; будущее само позаботится о себе. Один зажим на лодыжке казался слабее, чем другой. Возможно, я смогу вытащить ногу из него. Я проверил ручные зажимы. Что ж, если я полностью расслаблюсь…
Инструкция, наконец, пришла — или это я принял решение; слова не имеют значения. Между мной и «хозяином» не было конфликта: мы были одно целое. Инструкция или решение — я знал теперь, что сейчас не время рисковать, пытаясь совершить побег. Я обвел глазами комнату, пытаясь определить, кто вооружен. По моим расчетам — только Старик. Это увеличивало шансы.
Где-то глубоко внутри меня были боль из-за чувства вины и отчаяния, которые могут испытывать только слуги своих «хозяев», но я был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом.
— Ну? — продолжал Старик. — Вы будете отвечать на вопросы, или я накажу вас?
— Какие вопросы? — спросил я. — До сих пор все, что вы говорили, — полная чепуха.
Старик повернулся к технику.
— Дайте мне электрический прут, — сказал он.
Я не почувствовал опасности, будучи слишком занят изучением своих оков. Если мне удастся вынудить его держать пистолет в пределах досягаемости… Допустим, мне удастся освободить одну руку, затем я смогу…
Старик коснулся прутом моих плеч. Я испытал ужасную боль, комната померкла. Меня отделили от «хозяина», и на мгновение я оказался без него. Потом боль ушла, оставив только тупое воспоминание. Прежде чем я снова смог ясно мыслить, мое раздвоение кончилось, и я опять был в безопасности под властью моего «хозяина». Но теперь, в первый и единственный раз за время моего служения ему, я сам не был свободен от тревоги; что-то из его собственного дикого страха передалось мне.