Допустим, тысяча слизняков была на том космическом корабле, который, как мы предполагаем, приземлился около Канзас-Сити. Допустим, они могут размножаться при благоприятных обстоятельствах каждые двадцать четыре часа.
Первый день — тысяча слизняков.
Второй день — две тысячи.
Третий день — четыре тысячи…
В конце первой недели, на восьмой день, это будет сто двадцать восемь тысяч слизняков.
Через две недели — больше шести миллионов слизняков.
Мы не знали, были ли они ограничены возможностью плодиться один раз в сутки. Так же мы не знали и того, могла ли эта «летающая тарелка» поднять тысячу транзитных ячеек. Она могла поднять их и десять тысяч — или больше, или меньше… Допустим, десять тысяч на разведение породы, с периодом деления каждые двадцать четыре часа. Через две недели результат будет такой: более чем два с половиной триллиона!!!
Эта цифра ничего не значила: она была космической. Так много людей никогда не найдется на всем земном шаре, считая даже и обезьян.
Мы будем по колено в слизняках — и весьма скоро. Я почувствовал себя хуже, чем в Канзас-Сити.
Доктор Варгас представил меня доктору Макилвейну. Тот занимался сравнительной психологией и был, как сообщил мне Варгас, автором книги «Марс, Венера и Земля: исследование побудительных мотивов». Варгасу казалось, что это произведет на меня впечатление, но я этой книги не читал. В самом деле, как можно изучать побудительные мотивы поступков марсиан, если все они вымерли раньше, чем мы спрыгнули с деревьев?
Оба доктора начали вести профессиональный разговор. Я же продолжал рассматривать гиббонов. Наконец Макилвейн спросил меня:
— Мистер Нивене, как долго обычно длится их «совещание»?
— Совокупление, — поправил его Варгас.
— Совещание, — повторил Макилвейн. — Это более важный аспект.
— Но, доктор, — запротестовал Варгас, — совокупление есть способ генного обмена, в то время как мутация распространяется через…
— Антропоцентризм, доктор! Вы не знаете, имеет ли эта форма жизни гены.
Варгас побагровел.
— Вы допускаете эквивалент генам? — задыхаясь, спросил он.
— Почему я? Я только говорю, сэр, что вы проводите сомнительную аналогию. Есть только одна характеристика, общая для всех форм жизни. Это — стремление выжить.
— И размножиться, — настаивал Варгас.
— Предположим, что организм бессмертен и не нуждается в размножении?
— Но… — Варгас пожал плечами. — Ведь они размножаются. — Он указал на обезьян.
— А я полагаю, — стоял на своем Макилвейн, — что это не размножение, а просто расширение жизненного пространства одним-единственным организмом.
Варгас начал:
— Но повсюду входящие в систему…
Макилвейн резко оборвал его:
— Антропоцентризм, геоцентризм, гелиоцентризм — это все провинциальный подход. Данные существа, возможно, вообще прибыли из-за пределов Солнечной системы.
— О нет! — вскричал я. В моем сознании внезапно пронеслась картина планеты Титан, и я стал задыхаться от волнения.
Но на меня не обратили внимания. Макилвейн продолжал:
— Возьмите амебу — более общая и намного более удачная форма жизни, чем наша. Мотивационная психология амебы…
Я отключил слух. Свобода слова дает человеку право высказываться о «психологии» амебы, но я не обязан был о ней слушать.
Тут они поставили несколько прямых экспериментов, которые несколько повысили мое мнение об этих ученых. Варгас решил посадить одного из своих бабуинов, носящего на себе слизняка, в клетку с гиббонами и шимпанзе. Как только новичок оказался там, обезьяны собрались в круг, затылком друг к другу, и начали «прямое совещание», слизняк к слизняку.
Макилвейн ткнул в их сторону пальцем.
— Видите? «Совещание» — это не размножение, а обмен памятью, информацией. Организм, временно разъединенный, теперь восстанавливает себя.
Я мог бы сказать им то же самое: «хозяин» всегда стремится провести «прямое совещание» как можно скорее.
— Это всего лишь гипотеза! — фыркнул Варгас. — У них просто нет подходящей возможности размножиться прямо сейчас. Джордж! — Он приказал шефу подчиненной ему команды привести другую обезьяну.