— Мы вернемся к тому, на чем остановились, миссис Нивене.
Я сказал:
— Минутку. У вас есть записи предыдущих сеансов?
— Конечно.
— Давайте просмотрим их сначала. Я хочу войти в курс дела.
Он поколебался, потом сказал:
— Если желаете. Миссис Нивене, я думаю, вы подождете в моем офисе? Или мне прислать за вами позже?
Мое упрямство дало себя знать. Стычка со Стариком подняла мою цену в собственных глазах.
— Узнайте сначала, хочет ли она уйти.
Стилтон взглянул на меня удивленно:
— Вы не знаете, на чем настаиваете. Эти записи могут вызвать эмоциональное расстройство у вашей жены. Они могут даже повредить ей.
Хэйзилхерст вставил:
— Очень сомнительная терапия, молодой человек.
Я сказал:
— Это не терапия, и вы знаете это! Если бы вашим предметом была терапия, вы бы использовали соответствующую технику вспоминания вместо наркотиков.
Стилтон встревожился:
— У нас нет времени! Мы вынуждены использовать грубый метод для получения быстрых результатов. Я не уверен, что я вправе показывать эти записи.
Хэйзилхерст вставил:
— Я согласен с вами, доктор.
Я взорвался.
— Черт возьми, никто и не спрашивает у вас разрешения смотреть эти записи, вы вообще не имеете никаких прав на них. Эти записи были украдены из головы моей жены, и они принадлежат ей. Меня тошнит от того, как ваши люди пытаются разыгрывать из себя господа бога. Мне не нравится это в слизняках и ничуть не больше нравится в людях. Она посмотрит свои собственные воспоминания. А теперь спросите ее!
Стилтон сказал:
— Миссис Нивене, вы желаете видеть эти записи?
Мэри ответила:
— Да, доктор, я бы очень хотела.
Он оторопел.
— Да, конечно. Вы желаете смотреть их одна?
— Мой муж и я будем смотреть их вместе. Вас и доктора Хэйзилхерста мы приглашаем остаться.
Что они и сделали. Перед нами появилась куча записей. На каждой катушке с лентой была наклеена этикетка, где стояла дата. Чтобы просмотреть все это, потребовалось бы много часов, и я отбросил те записи, которые относились к жизни Мэри после 1991 года. Вряд ли они могли затронуть проблему…
Мы начали с самых ранних лет ее жизни. Каждая запись открывалась изображением субъекта: Мэри — задыхающаяся, стонущая… Люди всегда сопротивляются таким образом, когда их насильно заставляют возвращаться в глубины памяти. Потом шло восстановление ее голоса и голосов других людей. Что удивило меня больше всего — это лицо Мэри. В резервуаре, я имею в виду. У нас был великолепный увеличитель, так что стереоизображение находилось практически перед самыми глазами. Мы могли улавливать любое изменение выражения ее лица.
Сначала ее лицо было как у маленькой девочки. О, ее черты были теми же самыми, как и у взрослой; но я знал, что вижу любимую такой, какой она была маленькой. Я надеюсь, что у нас с Мэри будет такая же девочка.
Потом выражение ее лица менялось в соответствии с тем, как другие участники событий появлялись в памяти. Это было похоже на выступление невероятно способного исполнителя монолога, играющего множество ролей.
Мэри воспринимала эти записи внешне спокойно, но ее рука прокралась в мою. Когда мы подошли к той ужасной части, в которой ее родители изменились, перестав быть ее родителями и сделавшись рабами слизняков, она сильно сжала мои пальцы. Однако сдержала себя.
Я перескочил через записи, где отмечен период ее «приостановленной жизнедеятельности», и занялся промежутком от ее воскрешения до спасения.
Одно не вызывало сомнений: она была захвачена слизняком сразу же, как только ее оживили. Слизняк не поддерживал маскарад. Бесплодность ее памяти за этот период подтверждает это.
И вдруг… слизняка на ней больше не оказалось, а сама она снова стала обыкновенной маленькой девочкой, только очень больной и очень напуганной. Ее воспоминания напоминали бред, но вот возник новый голос — громкий и чистый: «Ну, чтоб с меня кожу содрали! Гляди, Пит, это же маленькая девочка!» Второй голос спросил: «Живая?» — и первый ответил: «Не знаю».
Эта запись перенесла нас в Кайзервилль. Девочку приводили в себя. Возникло много новых голосов. Потом все кончилось.
— Я полагаю, — сказал доктор Стилтон, доставая ленту из аппарата, — что нам следует просмотреть и другие записи за этот же период. Они все между собой незначительно разнятся, но ведь этот период содержит в себе ключ к решению всей проблемы.
— Почему вы так считаете, доктор? — спросила Мэри.
— А? Конечно, вам не стоит их смотреть, если не хотите. Но это тот самый период, который мы исследуем. Мы должны выстроить картину того, что случилось с паразитами, почему они умерли. Узнав, что именно убило титана, который овладел вами перед тем, как вас нашли, — что убило его и оставило в живых вас, — мы бы узнали и средство против этих паразитов.
— А разве вы не знаете? — удивилась Мэри.
— А? Нет еще, но мы узнаем. Человеческая память — изумительно полная летопись событий.
— Но я думала, вы знаете! Это была «девятидневная лихорадка»!
— Что?! — Хэйзилхерст так и подпрыгнул на стуле.
— Разве вы не могли определить это по моему лицу? По маске, я имею в виду. Она абсолютно характерна для этой болезни. Я уже болела ею однажды раньше, и у меня выработался к ней иммунитет.
Стилтон обратился к Хэйзилхерсту:
— Ваше мнение, доктор? Вы лично когда-нибудь наблюдали случай подобной лихорадки?
— Нет, не приходилось. Со времен Второй экспедиции у них уже была вакцина. Что касается клинических характеристик, то они мне, конечно, знакомы.
— Вы могли бы определить болезнь по этой записи?
— Ну… — осторожничал Хэйзилхерст, — то, что мы видели, не противоречит клиническим характеристикам данной болезни, но и не убеждает.
— Что вас не убеждает? — резко произнесла Мэри. — Я говорю вам: это была «девятидневная лихорадка»!
— Мы должны быть уверены, — сказал ей Стилтон извиняющимся голосом.
— Какая вам нужна еще уверенность? Вопроса тут быть не может. Врачи мне говорили, что я болела именно этим. И я болела именно в то время, когда Пит и Фриско нашли меня. Позже я ухаживала за другими больными, но сама уже больше никогда не заражалась. Я помню лица больных, готовых умереть, — они были точно такие же, как и мое на этой записи. Кто когда-либо видел такого больного, тот не ошибется на сей счет и впредь. Так что вам еще надо? Огненные письмена на небесах?
Я никогда не видел Мэри так близко к потере самообладания. Правда, однажды она сорвалась. «Будьте осторожны, джентльмены! — сказал я про себя. — Сейчас будет пощечина. Лучше пригнитесь».
Стилтон сказал:
— Я думаю, вы доказали свою точку зрения, милая леди. Но объясните мне вот какую вещь: до сегодняшнего дня вы утверждали, что не имеете сознательных воспоминаний за этот период, и я сам, работая с вами, убедился в этом. Сейчас же вы говорите так, будто они у вас есть.
Мэри выглядела озадаченной.
— Я вспомнила это сейчас — совершенно отчетливо. Я не думала об этом много лет.
— Мне кажется, я вас понимаю. — Стилтон повернулся к Хэйзилхерсту. — Ну что, доктор? Есть у нас культура этой болезни? Ваши мальчики когда-нибудь работали с ней?
Хэйзилхерст казался ошеломленным.
— С «девятидневной лихорадкой?» Конечно, нет! Нам и в голову не приходило. Мы могли бы с таким же успехом использовать полиомиелит или тиф. Ведь это все равно что оперировать заусеницу топором!
Я взял Мэри за руку.
— Пойдем, дорогая. Я думаю, мы сделали все, что могли.
Она дрожала, и глаза ее были полны слез. Я повел ее в кают-компанию, чтобы принять обычное лекарство — выпивку.