— Порядок, Артур, — подбодрил меня Ричард. — Командуй, сегодня ты за главного. Куда ехать?
Я указал на то место у воды, где Большие Дюны постепенно сходили на нет, и Ричард согласно кивнул. Из-под колес брызнул песок, когда мы лихо рванули с места. Обычно я не упускаю случая попенять Ричарду за его лихачество, но сейчас помалкивал. Мои мысли были заняты совсем другим: темнота бесила их, и я мог чувствовать, как они напрягаются, стремясь разглядеть что-то сквозь бинты, желая, чтобы я снял их.
«Вездеход» мчался через высокие дюны, взвывая и подскакивая на ухабах. Слева во всем своем кровавом великолепии садилось солнце, из глубины Залива на нас медленно наплывали свинцовые тучи, из которых в воду змеились молнии.
— Сверни направо, — сказал я, — к тому навесу.
Ричард резко тормознул и, перегнувшись через сидение, достал заступ. Меня даже передернуло, когда я увидел его.
— Где? — бесстрастно спросил Ричард.
— Вон там.
Он вышел и медленно подошел к тому месту, на которое я указал. Помедлив секунду, вонзил заступ в песок. Казалось, копал он долго, швыряя через плечо комья мокрого песка. Тем временем гроза неумолимо приближалась, и под сенью темных туч в последних лучах заката вода мрачно блестела.
Он еще не кончил копать, а я уже знал, что тела мальчика там нет. Он перепрятал его. Прошлой ночью я не бинтовал руки, поэтому они могли видеть и действовать. Если уж они были способны использовать меня, чтобы убить мальчика, то почему бы им не использовать меня, чтобы перенести тело, даже тогда, когда я спал.
— Вот видишь, Артур, никакого мальчика здесь нет.
Ричард бросил заступ в машину и устало сел за руль. По пляжу скользили тени, словно убегая от надвигающейся грозы. Порывы ветра швыряли пригоршни песка в проржавевший «вездеход». Зуд в пальцах изводил меня.
— Они использовали меня, чтобы перепрятать тело, — мрачно сказал я. — Они приобретают надо мной все большую власть, Ричард. Раз от разу все шире раскрывается дверь. Сотни раз в день я вдруг ловлю себя на том, что стою перед совершенно знакомым предметом — картиной, банкой бобов, — разглядываю его и не имею понятия, как я перед ним очутился. Протягиваю пальцы, показываю им и вижу ее, эту банку, так, как видят они, во всей ее непристойности — смятой, искореженной, уродливой…
— Артур! — прервал меня Ричард. — Артур, что ты говоришь?! — Несмотря на сумерки, я прочел на его лице острую жалость. — «Остановился… Перенес тело…» О чем ты говоришь, Артур? Ты же парализован, твои ноги давно уже не служат тебе!
— Эта штука тоже мертвая. Однако, включив зажигание, ты заставишь «вездеход» тронуться с места. Более того, ты можешь заставить его убить человека. И ничто не сможет остановить тебя. — Я чувствовал, что мой голос звучит почти истерически. — Я — их глаза, их открытая дверь в наш мир, разве ты не понимаешь, Ричард? Это они убили мальчика! Это они перенесли тело!
— По-моему, тебе не помешало бы обратиться к врачу, — тихо сказал он. — Давай возвращаться. Давай…
— Нет, ты проверь! Найди мальчика, убедись…
— Но ведь ты сказал, что не знаешь даже его имени.
— Должно быть он с хутора. Там всего несколько домов. Поинтересуйся…
— Уже поинтересовался. Я созвонился с Мод Харрингтон, когда ходил за «вездеходом». Вряд ли в нашем штате найдется другая такая женщина, которая всегда и обо всех все знает. Так вот, она не слышала, чтобы у кого-нибудь прошлой ночью пропал мальчик.
— Но он местный! Иначе и быть не может!
Ричард хотел повернуть ключ зажигания, но я остановил его. Он повернулся ко мне, и я начал разбинтовывать руки.
С Залива наползала рычащая грозовая туча.
К врачу я не пошел и не позвонил Ричарду. Просто стал бинтовать руки, прежде чем выползти на свет божий. Так прошло три недели, и все это время я продолжал слепо верить, что-все это исчезнет. Здравого смысла в этом, конечно, нет, и быть не могло. Если бы мои ноги были в порядке, и я жил нормальной жизнью, то, может быть, я и обратился бы к доктору Фландерсу или к Ричарду, но в моей памяти все еще живо было воспоминание о моей тетушке, приговоренной к пожизненному заключению страшной болезнью, которая заживо пожирала ее. Теперь и себя я приговорил к мучительному затворничеству и только молил бога, чтобы проснуться однажды утром и стряхнуть с себя это наваждение, как дурной сон.
Но день ото дня я все яснее ощущал их — чужой, инородный разум. Я даже не задумывался, как они выглядят, откуда явились. Вопрос этот спорный. Главное — я был их глазами, открытой дверью в наш мир. Мне передавались их ужас и отвращение к нашему, столь отличному от их собственного, миру. Я даже ощущал, как их душила слепая ненависть, но наблюдений они не прекращали. Они внедрились в мою плоть, и я начал сознавать, что они используют меня, в действительности манипулируют мной, как марионеткой.