— Минуту, целую минуту я сдерживал его один!
— Коркханн, кто… что… кто такой Серый? — спросил Гордон.
— Боюсь, воскрес поверженный демон. Я думаю…
Он свесил голову на грудь, не в силах продолжать. Гордон погрузился в свои мысли. «Да, — с иронией подумал он, — я с восторгом и щемящей печалью вспоминал в своей нью-йоркской квартире красоту этого далекого безбрежного мира, начисто забыв об опасностях и кошмарах, подстерегающих здесь на каждом шагу. А, ладно. Будь что будет! Все равно это лучше, чем прошлая гнусная жизнь, пленником которой я был».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В ПРОСТОРАХ БЕСКОНЕЧНОСТИ
Глава I
Снаружи, в свете плывущих по ночному небу лун, прежние властители Фомальгаута, изваянные из камня, словно грезили о безвозвратно ушедшем, о былой власти и былом великолепии… Вдоль всего пути, ведущего из сверкающего огнями города в королевский дворец, по обеим сторонам тянулись их статуи выше человеческого роста. Более сотни представителей одиннадцати правивших династий — этого вполне хватало, чтобы наполнить благоговейным страхом и почтенным уважением сердца путников, проходящих по этой дороге. В лунные ночи дорога выглядела пустынной и тихой, и при мерцании лун каменные лица, казалось, улыбались, хмурились, принимали задумчивое выражение…
А в обширном и сумрачном тронном зале, созерцая через огромное, от пола до свода, окно величественные статуи, Гордон чувствовал себя маленьким и ничтожным, этакой мошкой, залетевшей в небоскреб. С высоты стен, теряющихся во мраке, с написанных маслом портретов другие владыки, не менее достойные и гордые, глядели на него, казалось, с нескрываемым презрением.
«Человек Земли, человек двадцатого века, отстоящего от здешней эпохи на двести тысяч лет, что делаешь ты здесь, вне своего времени и пространства?» — робко спрашивал себя Гордон.
И в самом деле, чем он здесь занят? Зачем он здесь?
Внезапно он почувствовал себя невероятно чуждым всему, что его окружало. Горло перехватило от ощущения, что он проваливается в немыслимо глубокую бездну парсеков и тысячелетий. Уже не впервые ему приходилось бороться с этим ощущением — и в сотнях тысяч лет от мира, где он жил до этого, уже дважды пересек он эту безбрежность времени, но сам не изменился, во всем оставался Джоном Гордоном, ньюйоркцем двадцатого века.
Почему, почему он так отчаянно рисковал, когда мельчайшие частицы его тела и мозга пересекали бездну времени, чтобы вновь соединиться в далеком будущем? Он-то верил, что все это из-за женщины, в которую влюбился, пребывая в облике Зарт Арна. Но теперь он для нее лишь чужак, пришелец, и она казалась — нет, была! — недоступной. Зачем же тогда он здесь?.. Зачем?.. Его била дрожь, бросало из жара в холод, как в лихорадке. Внезапно он услышал свистящий голос:
— Как странно, Гордон! Вам неведом страх в моменты опасности, а сейчас вы дрожите…
В густых сумерках, разбавленных голубоватым светом лун, Коркханна можно было принять за человека, если бы не шорох перьев, не лицо с крючковатым клювом, круглыми, желтыми глазами, мудрыми и спокойными.
— Я ведь просил вас не читать мои мысли.
— Клянусь вам, я и не думал копаться в вашем забитом всякой чушью мозгу, — виновато сказал Коркханн. — Но я не могу запретить себе ощущать ваш эмоциональный настрой. — После паузы он добавил: — Я пришел, чтобы проводить вас на заседание Совета… Меня послала Лианна.
Гордон почувствовал, как гнев и обида вновь закипают в нем.
— Что нужно от меня Совету и Лианне? Вы ведь знаете, я совершенно не разбираюсь в происходящем, я вконец запутался. Я — примитив, реликт, не забывайте этого.
— В какой-то мере — да, это точно, но и вы не забывайте, что Лианна не только женщина, но и принцесса, и что отношения между вами для нее не менее мучительны, чем для вас. Она в смятении, что для коронованной особы непривычно и недозволительно.
— Черт возьми! — взорвался Гордон. — Не хватало мне еще, как любовнику в отставке, выслушивать слова утешения от… от…
— От птичьего мутанта, этакою гигантского воробья. — Коркханн со свойственной ему четкостью определил то, что Гордон не решался высказать вслух. — Я думаю, что это один из пернатых, распространенных на вашей Земле. Неважно. Вы меня нисколько не обидели. Я привык воспринимать все с должной трезвостью и естественностью.