– Чем я могу быть вам полезен, господа? – вместо приветствия спросил сыщиков руководитель балетной труппы.
– Можете, да, – сказал господин Громыкин и без приглашения уселся в кожаное кресло у массивного стола.
Мариус Потапов, сын французской балерины и русского балетмейстера, лысеющий, с пышными, остроконечными усами, дёрнул левой щекой от такой фамильярности, но промолчал.
– Расскажите нам про Ваши отношения с убитыми барышнями. Да. Расскажите, – потребовал господин Громыкин, схватив со стола бронзовую статуэтку балерины в прыжке.
Впрочем, повертев в руках, он вернул декор на место. Господин Потапов поморщил крупный французский нос, мотнул головой, взъерошил кудрявые остатки некогда пышной шевелюры, встал и вышел из-за стола.
– Да как Вы смеете?! На какие такие отношения Вы намекаете? Я – женатый человек. У меня дети. Взрослые, – прокартавил руководитель балетной труппы. – И маленькие тоже есть.
– Ну, жена и заключенный на небесах брак не мешают прелюбодействовать, ежели охота приспичит, – парировал дознаватель, вставая и глядя балетмейстеру прямо в глаза. – Не мешают, да.
Они были ровесники. Однако сыщик казался выше, мощнее, и от него исходила серьёзная угроза. Поэтому артист предпочёл ретироваться. Он оставил боевые позиции и устало опустился в кресло посетителя, уставившись на старую афишу балета "Эсмеральда".
Изумрудного цвета обои только подчеркивали развешенные на стенах тут и там афиши в золочёных рамах. Вся его жизнь, весь успех заключался в этих пожелтевших от времени бумажных объявлениях.
Анхен, успевшая к тому времени сделать пару набросков, подошла к хозяину кабинета и опустила ладонь на руку артиста. Воздух пошёл рябью, присутствующие растворились, а художница попала в воспоминание балетмейстера.
Мариус долго возился с пробкой, но всё же открыл припасённую на такой случай бутылку хорошего красного вина – последнюю, что он привёз из Парижа.
Как же он устал.
Полуфранцуз, полурусский. Но больше всё же русский. Хотя… не факт. Во Франции его считали русским, в России – французом, и везде он был чужим.
Мариус Потапов – лучший, Мариус – гений, Мариус то, Мариус сё. Молодая жена, маленькие дети. Балерины тоже как маленькие дети – капризы, требования, истерики. А так хочется тепла. Да, да! Простого тепла. Простых радостей. Безо всех этих хореографий.
Мариус обернулся. Его новая пассия разглядывала старую афишу балета "Эсмеральда". Подающая надежды балерина отошла от афиши и села на диван. Он подошёл к ней с бутылкой в руке.
– Радость моя, не очень волнуйся. Я сделаю из тебя приму, – сказал он, наливая ей в бокал вина и целуя руку. – Вот увидишь.
Элечку Черникину хоть и трудно было назвать красавицей, зато как юна, как гибка, как податлива. И такой любящий, такой понимающий взгляд, что в её объятиях он забывал о великом искусстве и чувствовал себя желанным. Разве не этого он хотел?
– А как же Пичугина? – проворковала она так, будто речь шла о надоедливом пороге, о который все спотыкаются.
Мариус отстранился. Сел рядом с ней. Налил и в свой бокал вина. Отпил, смакуя.
– Не переживай, mon cœur, – прокартавил он уверенно. – Я всё устрою.
Вот и устроил! Анхен резко убрала руку, и вся эта пошлая сцена испарилась, как по мановению волшебной палочки, про которые любит иногда ей читать Мари.
– А что, Мариус Павлович, быть может, женскую одежду Вы любите носить? И красить губы красною помадой? – спросила она, в упор уставившись в главного балетмейстера.
– Да как Вы смеете?! – начал было он, но осёкся.
Художница вытащила из буфета бокал со следами помады, посмотрела на свет хрустальной люстры и даже обнаружила в нём капельку красного цвета. Понюхала. Доктор Цинкевич подошёл к буфету и тоже понюхал бокал.
– Вино! – заключил он.
– Отчего же Вы посуду за любовницами не моете совсем? – ехидно спросила Анхен.
– Почему же сразу любовницы?! – пытался парировать балетмейстер.
– К Вам в кабинет жена пожаловать изволила или другая дама? Это легко проверить, – поддержал нападки художницы господин Самолётов.
Господин Потапов посмотрел на него испуганно и закрутил и без того острый кончик уса. А ведь, и правда, проверят.
– Ладно, скажу вам всё как есть. Но не судите строго! Я – творческий человек. Артист. Маэстро. Художник танца. Мне требуется подпитка творческих начал, – сказал балетмейстер, гордо задрав подбородок. Затем добавил менее пафосно. – Да. Я увлекаюсь дамами. Что здесь такого?