Доктор покрутил находку в руках.
– Я забираю сие на анализ, – сказал он после раздумий. – Да.
– Чей это стол? – спросил господин Громыкин господина Четвертака.
– Это Элечкин стол, – сказал хореограф, испугано округляя соловые глаза. – Черникиной.
– Да. Это её стол, – согласно закивала балерина Лещинская.
Анхен, сидящая на диванчике, зарисовывала обстановку гримёрной. Для пущего эффекта пуанты на столе прима-балерины надобно было поправить, что собственно художница и проделала. И что же она там обнаружила? Внутри одной туфли захрустело.
– Стекло, – обыденно сказала госпожа Ростоцкая, как будто нашла расколовшуюся чашку на кухне. – Разбитое стекло.
Художница высыпала из пуанты на стол мелкие осколки.
– Я знаю, кто это сделал и зачем, – заявила госпожа Лещинская, гордо задрав точёный подбородок.
– И кто же? – заинтересованно спросил господин Самолётов.
Анхен нахмурилась. Ей совершенно не понравилось, как он смотрел на балерину – будто мёда вкусил. Агнешка Лещинская, костлявая фифа с огромными свинцовыми глазами, притягивала к себе внимание мужчин. Было в ней что-то манящее.
– Это Элька Черникина подбросила стекло в пуанты Людочки, – сказала балерина, грациозно поправляя чёрную заколку в белоснежных волосах.
– Зачем? – спросил господин Самолётов, улыбаясь.
Анхен поморщилась и отвернулась, чтобы не видеть этого безобразия. Делопроизводитель хорош, ничего не скажешь. Вот-вот облизываться станет. Тьфу!
– Завидовала ей и хотела пакость сделать. Зачем же ещё? – фыркнула госпожа Лещинская. – Людочка не заметила бы стекла, надела бы пуанты и ноги покалечила. Вот зачем.
Она подошла к столу и взяла в руки балетную туфлю.
– И вообще, говорят, Элька в примы метила через постель главного балетмейстера. Впрочем, это дело житейское. Людочка Пичугина тоже с ним… того, – замялась балерина-сплетница.
– Погодите, погодите. А как же её муж? – возмутился господин Громыкин нарушению традиционных ценностей. – И этот… как его там? Весьма влиятельный человек. Как же так?
– Хоть Людочка и была моей подругой, но скажу прямо. Охочая она была до мужеского пола. Её на всех хватало, – сказала госпожа Лещинская и бесстыдно ухмыльнулась.
– Тогда должно быть, они мужчину не поделили. Это главный мотив, – предположил господин Самолётов, не сводя глаз с костлявой фифы.
Дознаватель же уселся в кресло примы, положил шляпу на её стол, покрутил лысеющей головой туда-сюда.
– Всё ясно, как Божий день, господа, – сказал он, оглаживая рыжую бороду. – Госпожа Пичугина узнала, что госпожа Черникина её отравила и стекла в пуанты подложила – из зависти или из ревности всё одно, и перед смертью застрелила свою убийцу прямо на сцене.
Сыщик вскочил с кресла с неожиданной лёгкостью и грацией.
– Вот и всё, господа! Двойное убийство раскрыто без лишних движений, – воскликнул он и даже позволил себе фривольный взмах ногой в предвкушении похвалы от начальства.
Господин Самолётов не сдержался и фыркнул.
* * *
Всю дорогу домой Мари причитала – натерпелась страху от выстрела и убийства, произошедшего на её глазах, а ещё получила оскорблений от циничного доктора Цинкевича. И столько крови! И столько ужаса! Вечер был безнадежно испорчен.
– Иван Филаретович, как Вы думаете, а балет перенесут на другой день? Я бы всё же хотела досмотреть его, – спросила она уже в карете, трагично вздохнув.
– Обязательно дам Вам знать, Мария Николаевна. Простите меня. Хотел вас развеселить, развлечь, а получилось как всегда, – сказал господин Самолётов, повинно склонив голову.
– Ну, что Вы! Не извиняйтесь. Не Вы же стреляли в артисток, – замахала на него Мари. – Откуда Вам было знать?
– Приехали, – прервала их разговор Анхен. – Провожать не нужно, Иван Филаретович. Мы сами дойдём.
Господин Самолётов вышел из экипажа, помог барышням спуститься, облобызал ручки, дождался, когда они скроются в арке дома и уехал к себе.
– Бог мой! Мари, да на тебе лица нет. Что случилось? И почему молодой человек вас не проводил до подъезда? – спросила мадам Вислоушкина, наблюдавшая за ними из-за занавески и уже успевшая выйти на лестницу.
Домовладелица Серафима Савельевна Вислоушкина, сухонькая бездетная вдова под шестьдесят, скучала вечерами в компании с белым пудельком и любила лезть в дела постояльцев. Если Мари охотно делилась с ней новостями, то Анхен бывала грубовата в отношении любопытной дамы.