И встала Изагель из-за стола.
Как мысль ее блистательно светла!
Молчим. Слиянье наших душ тесней
день ото дня. Я поклоняюсь ей.
35
Суровый космос возвращает нас
к забытым ритуалам и обрядам,
явлениям доголдонских времен.
И вот четыре аниарских веры:
культ лона, и зазывные йургини,
и общество хихикающих терок,
и та, с колоколами и распятьем, —
явились в космос, требуют местечка
у вечности, в чудовищных пустынях.
А я, служитель Мимы, мимароб,
ответственный за крах людских иллюзий,
всех разместить обязан в склепе Мимы,
всех согласить: кумиров и богов,
обрядовые танцы, пантомимы,
и выкрики, и звон колоколов.
36
Здесь женщины хотят прельщать без меры.
Для большинства задача нетрудна.
Вот это Йаль — йургиня дормифида,
полна любовной силы и юна.
А Либидель пришла из кущ Венеры,
где плодородна вечная весна.
Тщебеба — в завлекательной тунике,
пьяна от йурга, точно от вина.
Вот дормиюна Гено и новики,
которых Гено пестовать должна.
Мне в голову однажды мысль пришла:
использовать возможности зеркал.
Пускай глядят друг в друга зеркала,
чтоб наш мирок, расширясь хоть для глаз,
иллюзию простора создавал,
как будто вырос в восемь тысяч раз.
Мы в двадцать зал вместили тьму зеркал,
изъятых из восьмидесяти зал.
И вот — триумф зеркальной дребедени:
четыре года морок навожу
на тех, кто коченел без утешений.
Дурманю я народ на новый лад:
зеркальный дом дурманами богат.
Зеркальные услады помогли,
все мысли о невзгодах отошли.
Теперь я мог урвать часок для йурга
с той самой Дейзи, что из Дорисбурга,
с Тщебебой я и с Йалью тоже мог
поотражаться в зеркалах часок.
Я рад: течет, течет река людская
к йургиням и либидницам во храм,
сима себя зеркально умножая
и в ритмах йурга бодрость обретая.
Себе мы представляемся сейчас
небесным воинством, летящим в танце,
от множества зеркал увосьмерясь.
Увосьмерилась Гено, как и Йаль,
и зал, лишенный стен, простерся вдаль.
Там Либидель, искусная в любви,
умело будит зуд в мужской крови,
Тщебеба там йургически кружит,
в зеркальное Ничто вот-вот влетит,
где фигуряет легион Тщебеб,
фигурой потрясая весь вертеп.
Как много зраку зрелищ в зеркалах:
и призрак йург на призрачных ногах,
и залы йурга, где нашлась теперь
в долины Дорис призрачная дверь.
37
Бок о бок вера с похотью идет,
катит повозка в зал. Ее влечет
толпа лонопоклонников исправных.
Вот хладный тирс подъяла Изагель,
фонарь на нем зажгла. — Вот Либидель
и причет из восьми либидниц славных
творят молитву богу своему.
Потом толпа, согревшись жаром жриц,
погрузится в довольную дрему,
и Изагель, упавший тирс подъяв,
святые мощи Мимы фонарем
три раза тронет, как велит устав.
Тростник ли шелестит? Нет, это Йаль,
освободясь на время от страстей,
припала к Миме, что-то шепчет ей,
тревожа сей священный катафалк.
Спокоен, светел юной жрицы взор:
«О День из дней» — запел над гробом хор
из Изагели, Либидели, Хебы
и подхватившей этот гимн Тщебебы.
38
Зимой в своей гримерной в час полночный
сидела Либидель, отсоблазняв,
ни часиков набедренных не сняв,
ни будды-кошки — брошки напупочной.
Между грудей согревшись, в полумраке
сердечко-медальон горит красней,
соски ее в блестящем черном лаке —
два зеркальца для культовых огней.
Давненько не мурлыкает тигрица,
судьба в засаде ждет ее, как тать,
ей предстоит со злоязычьем биться,
отступников немилостью карать.
Еще красива жрица, это ясно,
но дни придут — всему свои пределы,—
и бикинильник явит не соблазны,
а лишь пороки вянущего тела.
Уже от взглядов жрица укрывает
последние к святилищу подходы,
бирюльки из Ксиномбры украшают
все то, что привели в негодность годы.