Считая от момента старта, мы
скитаемся почти двенадцать лет.
70
В обычный день мы взяли свой маршрут,
опять легли в пространство Газильнут,
легли в ту часть Галактики опять,
чей звездный синтаксис умели разбирать.
Но не сочтите, будто Газильнут
преодолим за несколько минут,
что составляют человечий век.
Нет, Газильнут — считает человек —
есть часть пути в четыре галактава.
Длина же галактава — расстоянье
в пятнадцать лет, конечно световых.
На астронавских плэрах Млечный Путь —
лишь восемь сотен тысяч галактавов.
Нет, стоп. Тщета расчетов так страшна!
В бездонной бездне не исчислишь дна.
71
Космический матрос
Как я ни роюсь в памяти, а все же
за Нобией могу я проследить
не дальше Тлалоктитли.
Так назывался город-невидимка,
больничный город в горной Дораиме,
запрятанный в глубинах гор.
Заброшенный рудник пустили в дело,
перечинили перекрытья,
все перестроили вчистую,
и вырос Тлалоктитли
в недрах гор,
на глубине в пятнадцать сотен футов.
Чистенько возвращаюсь я
мыслями в те горы.
Собравши по миру деньжат, самаритяне
их недра закупили, обновили.
И это обошлось,
как я слыхал, в три миллиона дьюм.
В монете гондской — полмильона гонди,
в звучащей риндской — пять мильонов ринди.
Проклянчивши десяток с лишним лет,
спасательную станцию укрыли
и спасительных глубинах Дораимы.
***
Меж бесов поживешь — и доброта
покажется диковинной страной,
где ценят плод за то, что он есть плод,
где счастье простоты поет кукушкой,
звенит в долине сердца.
72
Песнь о Карелии
Время шло, и годы плыли в стылом космосе жестоком.
Большей частью аниарцы, чувство времени утратив,
у широкого окошка выжидали, не начнет ли
хоть одна из звездной стаи приближаться, вырастая.
Малыши росли, играя без помех в родимых тундрах,
там, где прежде были танцы, где теперь все обветшало.
Век иной — иные нравы. Иург давно уже в забвенье,
Дейзи, бредившая йургом, в ракушке своей уснула,
в своде, отведенном только для танцовщиц экстра-класса.
Сам сидел я молча, думал о Карелии прекрасной,
где когда-то прежде жил я, где провел я время жизни,
тридцать зим провел с весною, двадцать девять лет провел я,
прежде чем опять узнал я новые края и судьбы
в странствии души неспешном.
Чередой воспоминанья излучают свет. В пространстве
все блестят равно. Беру я из покинутого царства
лишь осколки долгих странствий.
Блеск Карелии, наверно, всех светлее среди светлых,
блеску летних вод подобен, светлых вод среди деревьев,
светлым вечером июня, что едва успел померкнуть,
а кукушка, флейта леса, уж велит красивой Айно
из воды июньской выйти, прихватив покров туманный,
и пойти на дым избушки, на счастливый зов кукушки
по Карелии лесистой.
***
Как бы мне спросить совета
у веков, давно минувших,
чьи законы мёртвы ныне,
чьи луга спалило время.
Посиди-ка в зале Мимы
да припомни жизнь другую,
как когда-то люди жили,
постигая мудрость хлеба.
Где теперь твоя родитель?
Где теперь твоя невеста?
Уж конечно, в лучшем мире.
Вспомни, как за нож схватился,
упустив свою подружку.
Отчим вышагнул из баньки,
грудей девичьих коснулся,
и его пырнул ты в сердце.
Где же это было? Вспомнил:
луг я вижу, лес я слышу —
то Карелия напевов.
Вот сижу с людьми чужими,
всяк свою сторонку хвалит —
чем владели да как жили
на Звезде Царей когда-то.
Девять тысяч лет минуло,
как сидел я рядом с милой
на лужайке, как потом я
изгнан был Судьей Верховным
из Карелии лужаек.
Хорошо, что есть забвенье.
Хорошо, что лишь мгновенья
нам прислуживает память.
Забываешь, как неспешно
Странствует душа по миру.