- Фантазмы — кайф что надо, — шпарит Дейзи, -
паркуй сюда, нагейгеряем лондо,
я голодна и оголдую гонда,
а гладь на платье оголдеть как мондо.
Я думаю: фотонотурбом стерт
мой милый Дорисбург с лица земли.
Да будет мир хотя бы в мире Дейзи.
Не трону очарованный мирок,
в котором Дейзи все еще живет,
беспечно занимается любовью,
придя в экстаз от йурга. — Дейзи, Дейзи,
уж несколько часов, как ты вдова,
вдова разрушенного Дорисбурга.
Мурлычем вместе «Песню чугуна»,
ту самую, что в Гонде сложена,
а город Гонд дотла сожгла война.
Лепечет Дейзи радостно, беспечно,
от головы до ног сотворена
для йурга и для славословий йургу.
Я был бы зверем, если бы разрушил
тот теплый очарованный мирок,
что создан сердцем, любящим любовь.
Хмельно болтая, Дейзи засыпает,
и Аниара оцепеневает,
но не от сна. От ясности вселенной,
от ясных мыслей о Земле бесценной.
Спит Дейзи беззаботно. Аниара
от ясности зашлась, как от кошмара.
28
Когда был уничтожен Дорисбург, два дня
терзали Миму сильные помехи.
Скопление позора над Землей
не мог пробить вебен. На третий день
просила Мима выключить ее.
А на четвертый день дала совет
касательно трансподов кантор-блока.
И лишь на пятый день, придя в себя,
показывала мирную планету,
работали все блоки очень четко.
Былая мощь как будто к ней вернулась.
И день шестой настал. Из блоков шум донесся, -
я никогда его не слышал прежде —
индифферентный тацис сообщил,
что он ослеп — и самоотключился.
Внезапно Мима позвала меня
за внутренний барьер. Иду,
готовый к худшему, и содрогаюсь.
Стоял я перед ней, похолодев:
она была в ужасном состоянье.
Вдруг фоноглоб ее заговорил
на языке, который до сих пор
мы с Мимой всем другим предпочитали:
на тензорном могучем языке.
Она сказать просила Руководству,
что ныне со стыда она горит,
как камни. Ибо позабыть не в силах
ни вопли искореженной Земли,
ни белых слез, уроненных гранитом,
ни превращенья в газ руды и щебня.
Страданья камня Миму потрясли.
День ото дня мутнели блоки Мимы,
познав бесчеловечность человека,
и вот дошли до точки и сломались,
и вот настал ее последний час.
Он имени того, что видит тацис
и что невидимо для наших глаз,
желает Мима обрести покой,
отныне прекращая свой показ.
29
Свершилось. Я пытался удержать
толпу, бежавшую по коридорам.
Не удалось — ни окриком, ни ором.
Как шквал, толпа рванулась к Миме в зал:
не прозевать бы, что там происходит!
А там их ужас дикий ожидал.
Экраны Мимы молнийно сверкнули,
и в залах Мимы так загрохотало,
как в долах Дорис при грозе бывало.
Толпа метнулась прочь неудержимо,
давя друг друга. Многих раздавили.
Так в Аниаре умирала Мима.
Ее последним словом был привет
всем нам от Разорвавшегося в Клочья.
Она хотела, чтобы, запинаясь
и разрываясь, он поведал лично,
как это больно — разрываться в клочья,
как бросилось бежать от смерти время.
Как время бросилось на помощь жизни,
покамест в клочья рвался человек.
Как сдавливает жуть,
как распирает страх.
Как это больно — разрываться в клочья.
30
И вот лихие времена настали.
Но я не бросил ту, что умерла,
пронзенная лучом из дальней дали —
свирепым, сумрачным посланцем зла.
Во всеоружье тензорных умений
богине грудь я вскрыл, ища исток —
чудесный центр искусств и утешений,
но починить богиню я не смог.
У фоноглоба голос был заглушен,
и сенсостат поломки не избег,
и беотийский дух[11] вконец разрушен —
убито все — и бог, и человек.
А тут еще дурацкие издевки