- Что ж, рыцарю не стоило поступать столь опрометчиво.
- Опрометчиво поступим мы, если привезём девочку. Никто не примет её. Ей не дадут переступить и порога, Гру. Это сломает ей жизнь.
- Но если девочка останется здесь, то может вообще её лишиться.
- О чём ты?
- Львы с набережной сболтнули - девочку ищем не только мы.
- Ты чуешь опасность? - насторожился Вильдо.
- Пока нет. Но с некоторых пор появилась опасность, которая крадется как тень тени, неслышно и невидимо. Даже для моего носа.
Глава первая
В городе Санкт-Петербурге на набережной реки Пряжки жила девочка десяти лет от роду, худенькая, невысокая, с черными волосами и золотисто-серыми глазами. Звали её Аника, а фамилия её была - Перегрин. Жила Аника вместе с тетушкой Генриеттой в старом доме под снос. Генриетта Глюкеншпиль, очень высокая дама шестидесяти лет с выдающимся римским носом, бульдожьими брылями, квадратным подбородком и широкими пегими бровями, вовсе не приходилась Анике родной тётей. Семь лет назад она оформила над девочкой опекунство. Всю жизнь Генриетта Глюкеншпиль проработала в органах попечительства, устраивая сирот в приёмные семьи. А вот свою жизнь устроить не смогла, так и осталась одинокой старой девой. Когда же умер её старый обожаемый кот, бывшая котовладелица решила сама взять на воспитание какую-нибудь маленькую сиротку. Мечтая о том, как научит малышку играть гаммы и вязать кружевные салфетки, Генриетта обошла не один сиротский приют, но всё не могла найти такую девочку, которая бы ей сразу понравилась. Наконец в одном из детских домов она увидела очаровательную черноволосую малышку. У нее были ясные серые глаза, словно грозовую тучу изнутри осветило солнце. «Ах, какая глазастенькая!», - всхлипнула умилённая Глюкеншпиль и достала из вязаной сумочки вязаный же носовой платочек.
Одно лишь не понравилось пожилой даме - девочка носила странное имя: Аника Перегрин. Родители, которые дают своим детям такие странные имена, заслуживают всяческого порицания, - изрекла Генриетта. Нельзя ли поменять девочке имя? «Что ж, не всем достаются хорошие имена», - посочувствовала сиротке госпожа Глюкеншпиль и взяла девочку под свою опеку. С тех пор Аника и жила вместе со старой Генриеттой в маленькой квартирке, навсегда пропахшей котами, прогорклым маслом и нафталином. Генриетта носила огромные очки в пожелтевшей роговой оправе и настаивала, чтобы к ней обращались «фрау». В одежде тётушка Генриетта отдавала предпочтение блузкам, вышедшим из моды еще в позапрошлом веке, тёмным шерстяным юбкам и кружевным шалям собственного изготовления. Седой пучок венчал генриеттину макушку, отчего голова её походила на луковицу. А сама Генриетта Глюкеншпиль в своей длинной шали напоминала гигантскую серую моль.
Вся система воспитания фрау Глюкеншпиль сводилась к огромному количеству запретов. Например, не уходить от дома дальше двух кварталов, не тратить сдачу на сладости, не валяться в кровати после звонка будильника, не входить в её комнату и не рыться в её вещах. Генриетта считала непедагогичным обсуждать с Аникой собственные чувства или мысли, ибо это могло пошатнуть её авторитет. Поэтому попытки поговорить с тёткой «по душам» превращались в общение с холодильником: подобно холодильнику, тётя открывала рот только для того, чтобы обдать Анику холодом.
Тётка давила на Анику, в её присутствии девочке было тяжело. Всюду, где бы не появлялась фрау, она таскала за собой плотный, густой, невидимый сгусток, который заполнял собой всё пространство и отравлял воздух. В тёткином присутствии даже дышать было тяжело.
Аника любила смотреть на звёзды, они значили для неё то, что было полной противоположностью тётке, её миру, мыслям. Анике казалось, что кто-то разбросал в небе горстями дивную волшебную пыль. Она думала, что мечты состоят из этого же вещества. Аника часто любовалась звездным небом в безотчётном стремлении приблизить исполнение своей мечты. А мечта у неё было только одна − найти отца.
День, когда все перевернулось с ног на голову, начался как обычно. Трескучий будильник пробудился ровно в семь утра. Аника открыла глаза, потянулась и села в кровати. Из кухни доносилось мерное жужжание ручной кофемолки и бормотание тётки. Блага цивилизации Генриетта не принимала категорически, а потому никакой речи об электрической кофемолке идти не могло. Тётка со снисхождением относилась лишь к телевизору. Поэтому к жужжанию кофемолки вскоре присоединились неразборчивые голоса ведущих утренней программы, окончательно заглушившие генриеттино бормотание.
Аника помедлила, прогоняя сон, затем спрыгнула на пол и, поеживаясь, встала у окна. Один за другим гасли фонари, но небо оставалось темным - зимнее солнце не торопилось вставать. Ночью выпал первый снег, и в утреннем сумраке всё вокруг светилось белым. Под окнами намело сугроб. «Большой», - оценила Аника. И тут же отпрянула от окна, едва не свалившись на пол от неожиданности - сугроб сдвинулся с места! Когда Аника решилась снова взглянуть в окно, странного сугроба уже не было. А через секунда она уже сомневалась, был ли он вообще. Наверное, привиделось, - игра тени со светом.