Коллум замолчал. Почти сутки он трясся в повозке, толком не ел и не пил, чтобы помочь человеку взойти к Престолу Божьему с чистой душой. Местный священник написал, что убийца согласен на покаяние, только если он примет исповедь. И он не смог отказать. Но если бы он знал, что речь пойдет о ведьмах, то принял бы грех на душу и остался в Лондоне.
Развернуться и уйти? Он оглядел скорчившегося здоровяка, который с детской доверчивостью в единственном глазу глядел на него сквозь прутья решетки. И в глазу этом он не смог разглядеть ни зла, ни умысла прикинуться умалишенным, дабы избежать наказания. Да и в целом он не походил на злодея. Круглолицый, с копной соломенных мягких волос, с пышными русыми усами он производил впечатление мирного селянина. Такой человек скорее будет замечен на пашне или в пекарне, нежели топящим беременных женщин в… болоте.
Он снова мысленно пробежался по пространному письму викария, в котором тот описал и страшную находку в лесной топи, и убийцу, пойманного с поличным – из его медвежьих лап с трудом смогли вырвать то, что осталось от совсем юной девушки. И его гробовое молчание на следствии, которое в сущности не имело значения. Единственное, что было не выяснено – мотив. Прежде, чем отправить убийцу на виселицу, местное правосудие и потрясенные жители хотели знать – ПОЧЕМУ? Коллум напомнил им о тайне исповеди. И местный приход, и законники согласились. Пусть так, но он хотя бы не унесет с собой эту тайну в могилу.
- Сын мой, - произнес он, - время охоты на ведьм давно кануло в Лету. На дворе девятнадцатый век…
- Просто… выслушайте, - попросил узник.
Коллум запрокинул голову и поглядел на уходящую ввысь спираль лестницы, освещенную наверху единственным крошечным окошком. Снизу лестница уже не казалась ему мрачной и опасной. Скорее, наоборот, сулила спасение. Опустив же голову, он встретился с глядящим на него с исступленной мольбой глазом, и кивнул.
…
- Меня зовут… Ну, скажем, Бенджамин Лоусон. Для друзей – Бенни. Можете и вы меня так называть, - узник помолчал, а потом добавил, - Можете и на моем надгробном камне вытесать это имя, если, конечно, посчитаете, что я достоин надгробного камня…
Не буду говорить, откуда пришел. Скажу только – издалека и по большой нужде. На Родине я попал в заварушку и пустился в бега. Никакой уголовщины, просто… ну, в общем спор о границах. Долгое время я скитался по лесам и долам и, чтобы совсем не одичать и не сдохнуть, подобно зверю, принял решение добраться до какого-нибудь крупного монастыря, принять постриг и искупить грехи усердным служением Всевышнему.
Зная, что большинство мужских монастырей сосредоточено в окрестностях Лондона и Ливерпуля, я начал продвигаться в этом направлении. По дороге мне часто попадались и города, и деревни, но, несмотря на то, что уже далеко забрался, я по-прежнему боялся выйти к людям, чтобы попросить работу и кров. Жил в лесных чащобах, мастерил себе шалаши и землянки, охотился на мелкую и крупную дичь. Можете в копилку моих грехов добавить несколько королевский оленей…
И вот однажды росистым июньским утром я повстречал Анику…
…
Голоса я заслышал еще издали, но не свернул в сторону, как это всегда делал. Голоса были женские, не представляющие опасности, а кроме того у меня внезапно взыграло любопытство: кому и, главное, зачем понадобилось лазать по лесу, когда еще не все птицы проснулись.
Осторожно подкравшись, я сквозь густые заросли глядел на небольшую круглую полянку. На ней суетились две женщины. Одна совсем старая, но крепкая, другая помоложе, но очень уж потрепанная. Они доставали из повозки, запряженной пегой кобылой, небольшой продолговатый предмет. Детский гроб!
- Тут ее и оставим, - кряхтела старуха, пристраивая гробик среди пышных папоротников, - Трава поднимется, ни черт, ни дьявол дорогу не найдет. А со временем зверушки приберут.
- Не по-христиански, мама, - отвечала вторая, - где это видано, чтобы человек поверх земли остался?
- Человек – да. А ковырять эту целину для отродья я не собираюсь.
Они присели рядом на влажную траву.
- Что же я скажу в деревне, мама? – плакала «молодая».
- Скажешь, преставилась. Похоронили.
- А могилу если попросят указать?
- Кто попросит? – старуха с презрительным удивлением воззрилась на дочь, - Да тебя, с тех пор, как эта родилась, десятой дорогой обходят. Решат, сгинула и ладно! Но если так боишься, сподобим могилку, не переживай.
Молодая подползла на коленях к гробу, приоткрыла крышку и принялась истово молиться, то и дело припадая лбом к земле и подставляя солнцу тощий круп в пышных юбках. В гробу лежал ребенок - девочка… Живая! Я видел, как судорожно поднимается и опускается застиранное покрывальце на ее груди. Больше я разглядеть не смог и затаился в ожидании.