Голиков спокойно глядит на участкового, выражение лица у него профессионально-бесстрастное:
— Вы ошибаетесь, Федор Иванович! «Маяк» вчера работать не мог, и детали никто не воровал. Приемник внутри весь затянут паутиной… Его лет десять не открывали.
— Матушки! — еще раз всплескивает руками Анискин и панически-суетливо бросается к приемнику. — Это, выходит, всю музыку переменили… Батюшки! Так и есть! Этот приемник чужой. На моем вот тутоньки царапина была… ах, ах, кругом воровство!
— Вранье! — презрительно говорит Петька. — Мы видели, как вы утром тащили этот приемник по деревне.
Петька обращаешься к Анискину, но, закончив говорить, бросает на киномеханика молниеносный выразительный взгляд. Мальчишке, наверное, кажется, что участковый этого не заметит, но Анискин вдруг широко и радостно улыбается. Успокоенный, замедлившийся Анискин садится на свое рабочее место, сцепив руки на животе, безмятежно глядит на Голикова. Ему интересно, как сейчас будет действовать киномеханик, и Анискин даже повертывается к нему ухом, чтобы — не дай бог! — не пропустить и словечка.
Киномеханик ведет себя безукоризненно: тщательно и спокойно вытирает носовым платком пальцы, прячет его в карман. Затем обаятельно и добродушно улыбается.
— Я требую, чтобы вы извинились, Федор Иванович! — говорит он. — Всей деревне известно, что вы шутник, но надо знать границы. Извольте извиниться!
Анискин поднимается — высокий, подтянутый, официальный. — Извините! — трубным басом произносит он и снова садится. Теперь Голикову предстоит сделать самое трудное — уйти из кабинета, и он опять поступает наилучшим образом. Учтивым кивком он принимает извинение участкового, еще раз обаятельно улыбнувшись, легкой беззаботной походкой выходит из кабинета. Когда наступает тишина, слышен птичий гомон, протяжный пароходный гудок. Прямой, надменный, опасный, Анискин молчит, затем резко поднимается, напевая «Держись, геолог, крепись, геолог…», молодцеватым чеканным шагом выходит. Витька Матушкин с ужасом глядит ему вслед.
На том же месте проселочной дороги, где произошло ограбление кассира, людно: Анискин, шофер, кассир, Петька и Витька, шестеро незнакомых мальчишек. Участковый инспектор продолжает свое дознание. По команде Анискина шестеро незнакомых мальчишек, Петька и Витька удаляются направо, в кедрачи шофер и кассирша занимают в автомобиле свои места. Через две-три секунды в сопровождении Анискина из-за деревьев выходят шеренгой восемь мальчишек в серых халатах с капроновыми чулками на головах, босые.
— Стой! — командует Анискин. — Подравняйся! Он старательно выравнивает мальчишек, просит поднять правые руки таким движением, словно в них пистолеты. Затем подходит к «газику»:
— Прошу посмотреть внимательно! Сначала вы, товарищ водитель.
Шофер разглядывает восьмерых, твердо говорит:
— Вот этот и этот! — и показывает на Петьку и Витьку.
— Теперь прошу вас, товарищ кассирша.
Женщина повертывается, коротко поглядев на мальчишек, поднимает руку:
— Вот этот и этот!
Ее палец направлен на Витьку и Петьку.
— Будем еще запираться? — спрашивает Анискин.
— Не будем! — срывая с головы чулок, говорит Петька Опанасенко. — Мы ограбили кассиршу.
И опять кабинет Анискина. Низко склонившись над столом, по-ученически высунув язык, участковый пишет протокол.
— …Подозреваемые показали, что, вырвав из рук кассирши сумку с деньгами, они проследовали в ельник, из которого проследовали… Куда, граждане Опанасенко и Матушкин, вы проследовали из ельника?
— В деревню проследовали, — отвечает Петька. — Куда же еще.
— …Из которого проследовали в деревню. Точка!
Потирая руки, Анискин поднимается, разминаясь, проходит по диагонали кабинета. У него от долгого сидения ноет поясница, и он массирует ее, потом садится на край стола.
— Устаю я от этой писанины — страсть как! — участковый морщится. — Ну, а теперь, граждане грабители, сообщите, куда вы спрятали сумку с деньгами?
Мальчишки молчат. Витька смотрит в пол, Петька презрительно сощуривается.
— Про сумку мы ничего не скажем, — после длинной паузы говорит он. — Ищите!
Анискин подходит к окну, выглядывает; видна широкая голубая Обь, на высоком яру шелестят листвой три старых осокоря, по реке плывет обласок — сибирская долбленая лодка. Участковый несколько секунд любуется знакомой картиной, затем, не оборачиваясь к мальчишкам, задумчиво говорит:
— Я знал, что про сумку вы мне не скажете. Вы про нее сказать не можете… Вы боитесь! — Он подходит к Петьке и Витьке. — Вами руководил взрослый человек. Вот его вы и боитесь.