— У нас другие методы работы, — Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. — Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я столь страшно выгляжу?
— Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?
— Разве вам не нравится здесь? — немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. — Разве вы не ощущаете, что это место — ваше?
— И здесь можно остаться? — не поверил я.
— Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.
— Где родился, там и сгодился, — вспомнил я отцовскую присказку.
— Для статистически значимой выборки именно так и выходит, — сказал Кондратий. — Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, а отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития — сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.
— Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, — пробормотал я. — Есть в этом нечто зловещее…
— Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.
— Но ведь это все… — я колебался, однако решился: — Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.
— Слепое пятно, — напомнил Хват. — Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?
Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.
— Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?
— Не знаю, — пожал плечами Хват. — Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.
— Но ведь… — я запнулся, но все же ухватил ускользавшую мысль: — Кто-то должен управлять таким миром? Поддерживать эти ваши опричи в стабильном состоянии, направлять потоки товаров, идей… не знаю, чего еще… набирать и обучать людей в вашу службу…
— Конечно, — согласно кивнул Хват. — И что? Намекаете на то, что власть разлагает людей, даже если они руководствуются самыми высокими идеалами?
— Абсолютная власть разлагает абсолютно, — сказал я. — Вся человеческая история это подтверждает.
— У данной дилеммы довольно элегантное решение, — улыбнулся Хват. — Те, в чьих руках сосредотачивается власть, не должны иметь возможности ее использовать себе во благо. Заметьте, Дима, власть всегда рассматривалась как привилегия. Больше власти — больше денег, больше еды, больше самок, больше собственности. Абсолютно прямой зависимости, конечно, не было, но тенденция складывалась именно так. Теперь попробуйте представить обратную ситуацию, когда больше власти означает больше лишений. Чем выше в социальной пирамиде ты стоишь, тем больших прав лишен. И тогда воля к власти становится функцией альтруизма. Скажем, рабочий на заводе получает хорошую зарплату, живет с семьей в отдельной двухкомнатной квартире. Но когда он соглашается продвинуться и занять должность мастера, бригадира, начальника цеха, его благосостояние урезается. Он получает меньшую зарплату, ему приходится съезжать с квартиры в общежитие, а то и вообще в барак, ему не полагаются профсоюзные путевки на море и прочие материальные блага. Вы полагаете, такая система власти будет разлагающе действовать на своих носителей?