Свобода, не поспоришь. Но почему-то в лесах Карелии она ощущалась куда более полно.
Не могу сказать, что я испытывал огромное желание знакомиться с русским комьюнити накоротке, строго наоборот, множество неизбежных и неприятных вопросов меня откровенно пугали. Но, черт возьми, где еще может найти нормальную, но при этом нелегальную работу вчерашний беглец, чужак, не знающий ни шведского, ни финского языка? Не милостыню же у церковного крыльца просить, в самом деле!
Первейшая проблема — информационный вакуум. Не глобальный; слава Богу, достать популярную лондонскую и берлинскую газету не проблема, а посему в мировых событиях я ориентируюсь более чем уверенно. Но о Советах там пишут удручающе редко и кратко, примерно как о Португалии или Турции.
Тогда как из рассказов моего покровителя неожиданно выяснилось, что «бывшие» создали за границей необъятный материк российской взаимопомощи и культуры, обитатели которого выпускают уйму газет, журналов, книг,[205] показывают русский балет и театр, организовали фабрики, школы, гимназии и даже университеты.[206] Но хорошо там, где меня нет, то есть в Париже, Праге, Харбине, Сан-Франциско. Тогда как Хельсинки хоть и будущая родина Линус Торвальдса и Nokia,[207] но сейчас — суть колониальная дыра с деревянными домами и лошадиным навозом на улицах, население которой едва дотягивает до пары сотен тысяч человек — то есть раз в десять меньше большевистского Ленинграда. Только в «каменном центре», вокруг порта, кое-как теплится настоящая городская жизнь — со звоном трамваев и гудками авто.
Русской газеты в столице Финляндии не издается ни одной, не выживают по тривиальным экономическим причинам. Зато кроме насквозь официального «Особого комитета» тут имеется целых два организованно враждующих друг с другом сообщества соотечественников: «Русское купеческое общество» и «Русский клуб». Последний считается более простым и демократичным, но с точки зрения материальных фондов имеет место схожесть уровня однояйцевых близнецов: имеется библиотека, в которую участники жертвуют ненужную макулатуру, бильярд для мужских разговоров, карточная комната для женских сплетен, зал для представлений или лекций, а также ресторан, позволяющий сводить баланс заведения хотя бы к нулю.
Таким образом, господин Цейдлер не видел особых проблем в моей интеграции:
— Мой юный друг, приходите-ка назавтра к вечеру в клуб, часикам эдак к семи-восьми, и непременно застанете все гельсингфорское общество. Только, ради бога, не переживайте, там исключительно интеллигентные люди, я уверен, они с пониманием отнесутся к вашей ситуации. Вместе обязательно что-нибудь придумаем, вот увидите!
По понятным причинам я не разделял его оптимизма, но и совсем отказываться от визита не видел резона. Достаточно повидал «их благородиев» на Шпалерке да в Кемперпункте, успел понять, что привычный по книгам и фильмам 21-го века «высокий» образ не слишком соответствует реальности: слишком много среди обладателей дворянского статуса людей откровенно бедных, худо образованных и никуда не годно воспитанных. То есть с поправкой на десять лет жизни при советской власти, у меня вполне есть шанс сойти за своего. А уж если совсем припрут, в конце концов, тут ГПУ нет — сошлюсь на тяжелое детство, восьмибитные игрушки и сбои в ПЗУ, сиречь любимую режиссерами сериалов амнезию.
Но все же лезть сразу вглубь тусовки посчитал делом рискованным, посему заявился по выписанному на карточке адресу к обеду. Первоначально, то есть со слов господина Цейдлера, я представлял «Русский клуб» как заведение, примерно соответствующее современному конгресс-холлу, но суровая действительность быстро внесла свои правки в масштаб ожиданий. Обескураживающе скромная вывеска сообщества нашлась только у дверей подъезда, рядом с номером квартиры, так что пришлось подняться на второй этаж и ткнуть в слово «press», выдавленное в белом фаянсе кнопки звонка.
Дверь открылась почти мгновенно, и я предстал перед древней бабулей, чьи длинные седые волосы скрывал темно-синий обруч кокошника с желтой лентой узора, изрядно огрузневшее от возраста тело затягивал убийственно жесткий на вид сарафан того же стиля. Торжественно приняв кепку в передней (привычное название «прихожая» тут никак не подходило), она препроводила меня через коридор сразу в зал, середину которого занимал сервированный стол персон, эдак, на дюжину. По левой стене располагались живописные ростовые портреты членов императорской семьи в простых деревянных рамах. Правую чуть не целиком составляла невероятно широкая и высокая четырехстворчатая дверь, вероятно ее открывали для особо многолюдных мероприятий. Впереди за занавеской виднелся проход в кухню, рядом — на балкон, по летнему времени открытый настежь в зелень внутреннего дворика. В ближнем углу строгость беленых стен нарушала антикварная печь, покрытая плиткой с орнаментом голубой глазури. Люстра, полная вычурных хрустальных висюлек и позолоты, спускалась к столу с четырехметровой высоты, довершая тем самым картину смешения эпох и стилей.
205
По словам западногерманского историка Г.Э. Фолькмана, с 1917 по 1924 гг. эмигрантами было издано не менее 3735 книг и брошюр, из них около 1450 произведений художественной литературы.
206
Университетов было даже подозрительно много: пять в Праге, шесть в Харбине, восемь в Париже. «Русские академические группы» имелись почти во всех крупных европейских столицах (по книге «Агония белой эмиграции» Л. К. Шкаренкова).
207
Штаб-квартира Nokia находится в Эспоо (второй по величие город Финляндии), но ГГ про это не знает.