Героическому Ленинскому комсомолу посвящаю.
КНИГА ПЕРВАЯ
Бронзовая коса
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В иссиня-голубом небе золотистой камбалой величаво плавала луна. На белесой равнине окоченевшего зябкого моря черно маячили рыбацкие шалаши. В лунном половодье они казались огромными папахами, разбросанными по ледяному простору.
Шалаш рыбака Григория Васильева находился ближе других к берегу. Григорий и его жена Дарья лежали в шалаше на соломенном тюфяке, тесно прижавшись друг к другу под овчинной шубой. Они слышали, как их лошадь, стоя в затишке у саней, хрустко пережевывала душистое сено и как усиливались удары северного ветра по камышовому шалашу. Григорий спрашивал жену:
— Не холодно тебе?
— Нет, нет, Гриша, мне тёпленько возле тебя, — и высунув из-под шубы голову, она чутко прислушалась.
Лошадь перестала жевать сено и несколько раз ударила копытом по звонкому льду. Дарья привстала и насторожилась, схватив мужа за руку…
Григорий успокаивал жену:
— Дашенька, не тревожься.
— Гудит лед…
— Конь копытом стукотит.
— О чем и толкую… конь забеспокоился. Боюсь, на крыге унесет. Уедем, Гришенька. Ломай перетяги да запрягай коня.
Но Григорий решил остаться еще на одну ночь. Он погладил руку жены, уверенно сказал:
— Мерещится тебе. Не унесет… Завтра поутру уедем.
Она покорно согласилась.
Григорий снял с себя винцараду, укутал жене ноги и вышел из шалаша в одном полушубке.
— Продует тебя, — крикнула вслед Дарья.
— Ничего.
— А собрался куда?
— Сетки трусить.
— Я помогу.
— С Павлушкой управлюсь.
И, согреваясь взмахами рук, он побежал вокруг саней, у которых стояла на привязи лошадь.
Рядом находилась стоянка молодого Белгородцева. Отец его остался дома, готовился к весенней путине, и Павел выехал один. Григорий бросил лошади охапку сена, окликнул Павла. Возле саней зашевелился черный ком, потянулся вверх высокой тенью.
— Иду, дядя…
Белгородцев в движениях был неуклюж, медлителен и шел не спеша. Приблизившись, остановился, закурил цигарку. В бледной вспышке огня перезрелыми вишнями сверкнули зрачки маленьких глаз на бронзовом лице. Из-под заячьей ушанки выбивался клок черных волос, кольцами скатывался по крутому лбу к переносице. Павел смачно сосал цигарку, клубами выпуская изо рта сизый дым.
Из шалаша доносился глухой кашель Дарьи.
— Вот еще грех, — вздохнул Григорий. — Поехала, а теперь бухикает. — Он достал из саней топор. — Сетки потрусим?
Павел утвердительно кивнул головой.
Они захватили восьмиметровый деревянный шест, корзины и направились к ополони.
Григорий перевязал себя поперек веревкой, а другой конец отдал Павлу.
— Держи крепче.
Взяв топор, он опустился на четвереньки и пополз. Временами останавливался, пробовал лед. Возле большой проруби потюкал топором, крикнул:
— Лед надежный. Валяй, Павлуша!
Павел пустил по льду корзины, лег на брюхо и тоже пополз. Они перебрали сети, вытрусили два десятка чебаков и двух сомов. Григорий перевел потухший взгляд на черное пятно проруби.
— Мало. — Он отодвинул корзину, стал собирать чебаков. Возле него ползал Павел и привязывал к корзинам концы запасных веревок.
— Дядя Гриша! Может, еще поставим сети?
Григорий молчал.
— Гляди, на зорьке и наклюнется что…
Не дождавшись ответа, Павел надел на ноги бузлуки и потащил корзины к саням. Под ним гнулся, звенел лед.
— Погоди!
Павел вернулся, взял шест, стал прогонять подо льдом перетяги. Григорий ловил их в маленьких прорубях, проводил дальше.
Когда поставили сети, Павел спросил:
— А мои будем трусить?
— На заре перетрусим.
И они захрустели острыми бузлуками по хрупкому льду.
На стоянке Григорий высыпал рыбу, сердито отбросил корзину. Из шалаша вышла Дарья.
— Ни глазу, Дарьюшка. Дурной лов.
— Домой бы…
— Погоди. Может, на зорьке косяк подойдет. Жалко. Труда сколько положено.
Григорий повел взглядом и замер. В полукилометре от них бледно-розовым кустом расцветал костер. Видно было, как вокруг, словно прыгающие тени, метались люди.
«Сматываются», — подумал Григорий и вздрогнул: он услышал крик — будто крепкий удар кулаком под сердце:
— Васи-и-и-иле-э-э-эв!.. а-а-а-йся!..
Последнее слово не разобрал; бросил Дарье: