Тимофей прижал к груди сеть, рванул ее. Почувствовав на плече тяжелую руку, обернулся. Перед ним стоял, возвышаясь над ним на целую голову, Егоров.
— К чему, дядя Тимофей? Теперь наш брат за ниткой плачется, а ты фильдекосовую сетку порвать хочешь.
Тимофей разжал пальцы, уронил руки.
— Блудница поганая.
— Это ты про Анку? Верно говоришь, — подхватил Егоров и подумал: «Чем бы тебя ублажить?». Поковырял ногой в песке, добавил: — Пристяжная ее, Евгенка, заглядывала к нам под гору. На собрание скликала. А мы ей в ответ: «Понадобится нам собрание, сами учиним, без юбок обойдемся», — и матюгами ее. Так запарусила в гору, не догнать, — и он затрясся от хохота.
Тимофей свел на пояснице руки, прошел к соседней вешале, оглядел просмоленные сети и направился к обрыву. Следом закачал широкими плечами Егоров.
— Дядя Тимофей. А сорочка́ у тебя не найдется?
— Сорочка́? Нету.
— Да мне малость одну.
Тимофей косо посмотрел на Егорова, взял его за широкий пояс.
— Этими малостями я разорился. Вы меня разорили. Когда нужда съедает, все на поклон к Тимофею Николаевичу, а вот ежели со мной какая беда случится… — он махнул рукой.
— Всегда вызволим.
— Знаю я…
Внизу послышались треск ломающегося дерева и крики. Тимофей оттолкнул Егорова, подбежал к обрыву и увидел, как его «Черный ворон» медленно лег на бок, а сорвавшийся с носовой части Павел, выбросив руки, головой ткнулся в песок. Тимофей схватился за грудь.
— Погубил, хамлет… Ребята! Бросай смолить! Валяйте на подмогу! — и прыгнул вниз.
За ним покатились сухопайщики и Егоров.
Тимофей подбежал к Павлу.
— Раззява!.. Сказывал же: гляди, подпорки гнилые не подсунь.
— Узнаешь их, какие они, — огрызнулся Павел. — Самые толстые выбирал.
— На сердцевину глядеть надобно. Вон, доброта какая, — Тимофей поковырял пальцем прелый обломок подпорки. — По бабьей сердечности ты мастер большой.
Тимофей лег на брюхо, пополз по песку, осматривая баркас; ласково пошлепал по осмоленным бокам и сказал:
— Просох. Время спускать на воду, а то, чего доброго, расхряпают.
— Водки купишь, Николаич, — на плечах снесем! — крикнул ему рыбак, конопативший рядом баркас.
— Две литровки ставлю.
— Мало. Прибавь еще одну.
— Ладно. Пашка! Лезь на баркас.
Тимофей подошел к баркасу, уперся спиной в накренившийся бок. На руках и шее свинцовыми прутьями вздулись жилы.
— Взяли?
— Есть, Николаич! — откликнулись рыбаки.
— Скатывай!
Баркас закачался на согнутых спинах и медленно пополз килем по круглым дрючьям, разминая и вдавливая их в песок. Он скользнул через последний дрючок и сытым, изнывающим от жажды буйволом ткнулся носом в воду. Тимофей забежал вперед, закричал:
— Не бросай! Сажай его на воду! Еще половинку прибавлю.
Под дружным нажимом плеч баркас рывком лег на волну, закачал высокой мачтой и стал круто заносить кормой. Трое ребят сели на подчалок, бросили Павлу конец веревки и на буксире повели «Черного ворона» вглубь.
— Довольно! — крикнул Тимофей, вытирая картузом мокрое лицо. — Ставь на якорь!
Павел бросил якорь и пересел на подчалок. Баркас вздыбился, загремел якорной цепью, порываясь выйти на простор.
— Как конь норовистый, железным недоуздком звякает. Ишь ты! — кивнул на баркас Егоров, выливая из сапог воду. — Тяжелый, дьявол. Чуть плечи не поломал.
Тимофей горделиво поднял голову и посмотрел на море. «Черный ворон» нырял в пенистые волны и, осыпая себя брызгами, высоко взмывал окованной грудью, норовя сорваться с якоря. Рядом с ним звонко шлепался бортами о воду двухтонный баркас, переваливался с боку на бок. Выжимая портянки и не глядя на Тимофея, Егоров как бы невзначай проговорил:
— Вот и помогли Николаичу. Всегда вызволим. Славного человека на плечах вынесем.
Тимофей зажал в кулак бороду.
— Сорочка́ я тебе дам, только языком не ляскай.
— Благодарствую.
Егоров обмотал портянкой ногу, сунул в сапог, прислушался.
— Наши ребята поют.
Тимофей не отозвался. Увидев Урина, торопливо зашагал ему навстречу. Урин тяжело шел берегом в распахнутой парусиновой винцараде и, обнажив бритую голову, водил фуражкой по лицу и шее. Приблизился к Тимофею, повалился на песок, отдышался и сказал:
— Уладил. Подгорные на собрание не пошли… К тебе идут… А за ними, пожалуй, все хлынут.
— Поглядим, как отблагодарствуют… — Тимофей поиграл колечками усов и прикусил их.
Песня становилась слышнее и вскоре выметнулась из-за обрыва пьяной разноголосицей: