Наверху показалась большая толпа рыбаков, направлявшаяся вниз. Тимофей и Урин, минуя толпу, пошли вверх. Рыбаки замахали руками, двинулись наперерез.
— Тимофей Николаич! Да погоди же ты!
К нему подбежал один рыбак, дохнул в лицо водочным перегаром:
— Куда удираешь?
— На собрание.
— Да какое же собрание, когда весь хутор на берегу? — и повернулся к товарищам: — Слыхали, что Николаич сказал?
— Не пускай его, кум! — отозвались из толпы. — Пущай погуляет на нашем собрании, а потом идет в совет.
— Брюляй парус, Николаич. Не отпустим.
Тимофей хитровато посмотрел на рыбака:
— А ради чего гулянку затеваете?
— Да как же ради чего? В море скоро выходить, а кто поведет? Атамана будем выбирать.
Тимофей покачал головой:
— Нет, не пойду. Без меня обойдетесь.
— Никак нельзя, Тимофей Николаич.
— Почему?
Рыбаки переглянулись, ближе подошли. Кто-то крикнул:
— Качай атамана! — и его подхватили на руки.
В глазах Тимофея колыхнулось небо, изогнулся обрыв, потянулся вверх. Он зажмурился, обхватил руками лицо.
— Довольно! Задохнусь!
— Качай!
— Сердцем слаб, братцы!
Егоров растолкал толпу, вцепился в одного рыбака.
— Хватит! Гляди, в самом деле слаб. Случится грех, без водки и без сорочка́ останемся! — Он вырвал из рук рыбаков Тимофея, посадил на песок.
Тимофей перевел дух, поднялся.
— За честь благодарствую. Но не приму ее.
— Как?
— От греха подальше.
— Какой грех? Тимофей Николаич, не дури. Больше нам некого выбирать. Твой отец наших родителев в море водил, и тебе нас водить. Завсегда по-старому останется, пока здоровьем не захромаешь.
К нему наклонился Егоров:
— Супротив народа, стало быть?
Тимофей постоял в раздумьи, вздохнул:
— Супротив я никогда не шел. Ладно.
Порылся в кармане, бросил на песок деньги:
— Пятьдесят целковых на пропой.
— И моих столько же, — отозвался Урин, раскрывая бумажник.
За окном взметнулась рука, дробно зазвенело мутное стекло. Дремавший в углу представитель рыбного треста вздрогнул, схватился за портфель. Евгенушка и Анка прервали разговор. Вбежала Дарья.
— Никак заснули? Пробудитесь!
Душин вытянул шею.
— Чего ты?
— А того, что берег пьяный шатается. Кого на собрание ждете? Полюбуйтесь! — Дарья выбросила руки по направлению к морю. — Водкой давятся.
Кострюков подергал себя за нос, кинул на Анку глазом.
— Объяви еще раз, что о другом будет речь на собрании. Кто не пожелает явиться, в море не пущу… — И повернулся к представителю треста: — Видали? Боятся. Думают — об артели толковать им будут.
Представитель треста зевнул и отвернулся к окну, за которым в сумерках тонула широкая улица.
…На берегу в пьяной песне изнемогал рыдающий баян.
Двое рыбаков, в обнимку стоя у обрыва, покачивались, брызгали друг другу в лицо слюной:
Третий на животе ползал у их ног, бороздил носом песок, переваливался на спину и топырил синие губы:
— Дошли… — горько усмехнулась Анка, глядя на рыбаков.
Возле гармониста вразвалку сидел Тимофей, расплескивая из кружки водку.
— Пей, братцы. Еще сотенную даю. Пашка! Плохой у тебя батько, а? Погляди, честь ему какая. Пей и ты. Нынче дозволяю тебе…
Павел выпил, швырком отбросил кружку, широко зашагал к вешалам. Вокруг Анки топтались рыбаки, шатко надвигались на Евгенушку. Она нырнула под вешалу, ударилась лицом о балберу и, оставив под чьим-то сапогом слетевшую с головы косынку, побежала к хутору. В руках Анки блеснул никелированный браунинг.
— Назад, не то всю обойму всажу.
— А ты что, как щука, хвостом винтишь? В мутной водице бубырей ловить пришла? В ярмо нас кличете?
— За жабры бери!
— Прижми ей хвост!
— Вырывай плавники! — И бросились на нее.
Анка странно взмахнула рукой, выронила браунинг.
С берега рухнул Павел на одного из обидчиков, схватил за пояс, вскинул выше головы, сердито потряс и перебросил через других. Сжал кулаки, отвел руки назад, пригнулся и, бросками передвигая ноги, пошел на рыбаков.
— Не сметь! Не сметь!
Рыбаки, ворча, отошли назад. Павел поднял браунинг.