…В сельсовете шло собрание. За окном брезжил пепельный рассвет. Бледной вспышкой моргнула лампа и погасла.
— В совете — я. В парторганизации — я, и везде — один, — говорил Кострюков. — Руками и ногами заткнул прорехи. Осталось еще головой в какую-нибудь дыру ткнуться. А дыр-то немало. Видите? — указал он на Григория. — Коммунист лежит. С кем же работать? Ведь нас и без того на триста человек семь коммунистов да пять комсомольцев. Без того, говорю, мало, а мы что делаем? То пьянствуем, то рожать собираемся, то в море бежим топиться, по любовной причине, стало быть.
Евгенушка стыдливо опустила голову, подняла плечи. Загорелись щеки. Вскочила — и к двери.
— Куда ты? — задержал Кострюков. — Сиди. Не тебя касаюсь я. Знаю, что работаешь хорошо, и от учеников жалоб на тебя нет. Я вот кого, — он повернулся к Дубову. — Кто комсомольцами руководит.
— А что я? — и на Кострюкова уставились спокойные серые глаза с припухшими красными веками.
— А то, что два года буравишь любовью ухо Евгенушке, а сказал ты ей что-нибудь дельное? Толковал о комсомоле? Вовлек в свою организацию?
— Не все ж политикой заниматься. Ты-то не любил?
— Но дело не страдало. А у вас… Вон на хуторе сколько молодежи, хоть отбавляй. И ни один не в комсомоле; лоботрясничают. А все оттого, что никакой работы среди них не ведете.
Дубов нервно взъерошил шевелюру, досадливо бросил:
— На хуторе, кроме молодежи, и пожилых в достатке. А парторганизация тоже не гуще нас народом.
— Потому что один я. Один. С кем же работать? Кто помогает мне?
Возле Дубова заерзал на скамейке Зотов, выставил вперед скуластое сонное лицо.
— Ты нас пробираешь за любовные дела или за другое что, а вот Анке никогда не скажешь…
— Не цепляйся за Анку, — перебил его Кострюков.
— А толк-то от нее какой? — не переставал Зотов. — Тоже, кроме «крути-любовь», ничем не занимается.
— Тебе, что ли, тягаться с нею в работе?
— А чего ж ему не потягаться? — вставила Дарья. — Ногами выкручивает под гармонь здорово. Клуб ходуном ходит.
— А ты и на это неспособна.
— Хватит! — Кострюков встал, прошел к двери, толкнул ее ногой. В комнату ворвалась предутренняя морская свежесть. Он жадно открыл рот и уперся головой в косяк. — Евгенушка, покличь Душина! — И пошел обратно к столу. Посреди комнаты остановился, подергал себя за нос. — Жизнь обгоняет нас. Далеко ушла, чуть парусом маячит. А мы без паруса, без руля, на ветшалом баркасике кружимся на месте. Без бабаек. Руками гребем, — и, сцепив пальцы, прижал руки к груди. — Руками. Руками. Налетит шквал — килем в небо упремся и как один пойдем к чертовой бабушке в гости. Понимаете вы, что хутор в водке утопает?.. — и, опустившись на скамейку, добавил: — Хоть и клуб имеется… очагом культурным зовется.
Зотова подхватило со скамьи:
— А что же я, на канате должен тянуть народ в клуб?
— Без каната обойтись можно. Заведите шашки, книжки интересные прочитайте, в газетке кое-кого протяните, — а прежде всего о себе прописать надо; пьески полезные покажите или другое что. А ты только и знаешь, что фортели ногами выкидывать да девчат хороводить под гармошку. Культура это? В том-то и беда вся, что народ мимо проходит. Только пьяные к ограде тулются, когда «за малым» потребно сходить.
— Он сам стаканчиком не брезгует.
— Ты, Анка, обманом людей не путай. Пьяным меня никогда не встречала. В отместку, что ли? Милиционер… Всегда из-за тебя собрания срываются.
— Так ли?
— Не знаю. Известно только, что рыбаки под носом у тебя водку глушат, драки учиняют, а собрания пустуют.
— А ты прямо в клубе заливаешься.
— Врешь.
— А третьего дня кто девчат до крику щипал? Забыл?
Зотов заерзал на скамейке и сердито проговорил:
— Не виноват же я, что тебе Пашка Белгородцев синяки наставляет.
— Ну ты! — руки Кострюкова запрыгали по столу. — Латрыга. Выгоню!.. — и круто повернул голову. — Товарищ! А товарищ!..
Представитель треста открыл глаза, посмотрел вокруг. Поднял с пола портфель, приблизился к Кострюкову.
— Давайте все к столу, а то заснете там.
В комнате заскрипели расшатанные скамейки, и над столом склонились красные косынки и взлохмаченные чубы.
— Я коротко, — сказал Кострюков и на минуту задумался. — Вчера рыбаки не пришли. Не являются и нынче. А еще хуже — могут выйти в море. Чего ж, атамана уже выбрали, ставь парус и отчаливай… Так вот. Сейчас же надобно обойти все дворы и объявить, что рыбалить будут те, кто договором с представителем треста заручится. А так в море не пустим. Не дозволим воровать у государства рыбу. Станем на берегу и не пустим. Есть?