— ?!..
— Умереть для хутора. Смыться.
— Да ты что, спьяна или сдуру?
— Не понимаешь?
Увидев на обрыве Павла и Анку, Тимофей наклонился к Урину, сказал на ухо:
— Поезжай в город к Филатову, скажи, какие порядки у нас. Договорись с ним насчет приемки и место изберите, куда подвозить рыбу. А тут я один управлюсь.
— А как же с домом?
Тимофей нахмурился.
— Бросить все. Лучше дом потерять, чем последних штанов лишиться. Хватит, не место здесь толковать о таких делах, — и повернулся к сыну.
Павел хотел уйти, но Анка удержала его:
— Боишься?
— Нет, — и выдернул руку.
Тимофей подошел вплотную, криво улыбаясь. «Сука», — поглядел он на Анку, а вслух сказал:
— Довольно праздновать, отгулялись, голуби. Ступай, сынок, в совет, договор подпиши. Нынче выходим в море…
Перед вечером бронзокосцы всем хутором вышли на берег. Рыбаки грузили подчалки сетями, бочонками с пресной водой, продуктами и отвозили к баркасам, стоящим неподалеку на якорях.
Тимофей перекрестился, обнял мать:
— Пора, — и пошел к подчалку.
Павел наскоро поцеловал бабку, украдкой взглянул на Анку и широко зашагал вслед за отцом. Он был в новых высоких сапогах с отворотами. Широкий красный пояс пятью накрутами обхватывал его стан. Прыгнув в подчалок, Павел снял широкую шляпу, помахал в сторону берега, улыбнулся. Над головой Анки затрепетала красная косынка. Тимофей высадил сына на меньший баркас и причалил к «Черному ворону».
Панюхай щурился на море, ворчал:
— Людям разгул да воля, а тебе каторга на берегу. Уважил человек ниткой, так нет же, поганка, отнесла.
Анка улыбнулась, обняла отца за плечи, намереваясь утешить его, но Кострюков толкнул ее в бок, заторопил:
— Удержи его. Не пущай. И себя и баркас погубит… Скорей, а то отчалит…
На берегу, возле подчалка, раскачивался на нетвердых ногах пьяный рыбак. Возле него всхлипывала жена, тянула за полу:
— Да куда же ты?.. Погоди… Грех может случиться…
Рыбак мотал головой, ронял картуз.
— Ни-и-икакого греха… Ни-и-икак…
Задрал к небу голову, запел:
Потеряв равновесие, пошатнулся, упал спиной на руки жены. Потом, сделав усилие, рванулся вперед, заковылял к подчалку, споткнулся. Анка подхватила его.
— Назад. Домой ступай.
Рыбак выкатил глаза, зубами заскрипел.
— Баба! — взревел он. — Уйди! — Крепко выругался, ткнул Анку кулаком в грудь и, пятясь, повалился в воду.
Товарищи вытащили его за ноги и, бросив в подчалок, отъехали от берега. Он покрутил головой, отфыркнулся и опять хрипло затянул:
Кострюков сошел вниз.
— Стой! Велю всем на берег возвернуться на поверку. Пьяных не пущу. Не пущу!
Вскипел Тимофей. Загреб в рот бороду, не разжует никак, стал на корму, поднял руки, вращая вокруг глазами:
— Братцы!..
Рыбаки смолкли. Настороженно притих берег.
— Где мы? На берегу или на воде?
— На воде-э-э-э!
— Кто ваш ловецкий атаман?
— Ты-и-и-и!
— Кому вы должны повиноваться?
— Тебе, Тимофей Николаич!
— Ставь паруса! — приказал Тимофей, снимая с головы картуз.
Глухо заскрипела рея, взметнула просмоленный парус. Судорожно затрепетал у носовой части кливер, выпукло вздулся и замер. Качнувшись, «Черный ворон» круто лег на бок. Его подхватили волны, увлекая вдаль.
— С богом! — перекрестился Тимофей, стоя у руля.
Вслед «Черному ворону» дружно замахали крыльями парусов остальные баркасы.
Кострюков сердито посмотрел на Анку.
— Что же ты глядела? — упрекнул он ее и пошел наверх.
Навстречу ему бежала в сапогах и брюках Дарья. Она сунула под платок выбившиеся волосы, тревожно проговорила:
— Что теперь делать? Григорий опять натрескался. Не добудишься его.
Кострюков обвернулся и только теперь заметил одиноко дремавший у берега баркас Васильева. Усмехнулся невесело, покачал головой:
— Опять…
— Я одна пойду в море, — решительно сказала Дарья.
— Погоди, — остановила Анка. — Отец! Поезжай с Дарьей. Григорий заболел.
Панюхай повел носом:
— Не желаю на чужом. Мы к своему привыкшие.
На берегу топтался, с сумкой на спине, отставший сухопайщик. Он дымил глиняной трубкой и с досадой поглядывал вслед уходившим в море баркасам.