Заметив на столе пожелтевшую фотографию, потянулся к ней и, встретившись со смелым решительным взглядом широко открытых серых глаз жены Кострюкова, сказал вслух:
— Как живую вижу перед собой. Хорошо помню. Настоящий герой. Только смерть-то какая… Подлецы… — И, глядя в окно, кивнул взлохмаченному морю, судорожно сжав рукой спинку скамейки. Услышал за дверью шаги, обернулся.
С порога ему улыбался Кострюков, облизывая деревянную ложку.
— Проснулся? А я шорбу из осетрины сварил. Уважаешь?
— Даже очень.
— Пойдем на воздух. Прямо из котла будем есть. Вот тебе ложка.
Завтрак проходил молча. Кострюков старался поймать взгляд Жукова, но тот или опускал глаза вслед за ложкой в котел, или обращал их к морю, медленно работая челюстями. Не выдержал Кострюков, прервал молчание:
— Рассказывай, как попал сюда… Вот встреча-то…
— Такая встреча, какие бывают на фронтах. Где плохо, там и встречаемся. На вашем участке тоже прорыв, вот и послали меня к вам.
— Как это в голову взять? — обиделся Кострюков.
— А так, что волыним. Волыним, дорогой мой, — и, швырнув в котел ложку, Жуков встал. — Разве это не волынка — начать путину в конце апреля?
— Погоди, Жуков. Договора с трестом задержали…
— Брось глупости говорить. Если договора задержали таких, как Белгородцев, то почему коммунисты не выходили в море? Почему?.. — и, махнув рукой, продолжал спокойно: — На фронте героями были, а вернулись домой — поразмякли, опустились, плесенью обросли. На ветерок бы вас свеженький, чтобы до костей пробрал, может и отошли бы. — И опять загорячился: — Рабочие промышленных центров творят чудеса в работе, им тесно в рамках намеченных планов, они расширяют, перевыполняют их, а вы что сделали? Вы, кормильцы? Я чуть не сгорел со стыда, когда заглянул в сводку. За март ничего, за апрель дали семь процентов задания и за май пятьдесят три. За июнь тоже ничего не будет, потому что еще живы у вас дедовские традиции и рыбаки свернули сети. Значит, путина сорвана?
— Я один… Совсем один… Не под силу мне…
— И виноват только ты. Один ты.
Кострюков хотел возразить, но Жуков перебил его:
— Тебе дали в руки власть, значит, надо было управлять хутором, а не распускать народ. Кто испортил Васильева? Ты. Не одергивал вовремя, поблажками баловал, не наказывал. Кто виноват в срыве путины? Ты. Не подготовил рыбаков к выходу в море, когда следовало, и сейчас они пьяными валяются у тебя на берегу.
— Погоди! — поймал его за руку Кострюков. — Стало быть, во всем виноват я?
— Да. Во всем!
— Ты перехватил.
— Нет. И в том виноват, что рыба тухнет и ее сваливают в яр. А рабочие ждут, надеются на вашу поддержку.
— Тухнет потому, что ее хранить негде, а трест вовремя не забирает.
— Есть где. Сарай и ледник сбежавшего рыботорговца Урина. Ведь пустует же он?
— А если он вернется?
— Душа из него винтом. Взять. Взять! — и, рассекая ладонью воздух, отрывисто бросил в лицо Кострюкову: — За ши-во-рот его из ху-то-ра… Са-рай… взять… Со-хранить ры-бу… Выш-выр-нуть Бел-го-род-цева… и всех… кто подпевает им… Да… Это мы сделаем. Теперь насчет приказа: без договоренности с трестом рыбу не ловить. Администрируешь ты, брат. Подготовительную работу провел? Нет. Думаешь, так: приказал — и баста? Загибаешь, Кострюков. Ой, загибаешь! — Жуков, судорожно хватая ртом воздух, пошел вдоль берега. У ног шелестела вода, булькала, звенела. Он зачерпнул пригоршню, смочил голову.
— Давай скупаемся. Вода свежая, для нервов хорошо, — предложил Кострюков.
— Ладно.
Кострюков разделся и с разбегу бултыхнулся в воду. Вынырнув, потряс головой и, обнимая волны, поплыл вглубь, выпуская изо рта длинные струйки воды. Перевернулся на спину, заработал ногами и, оставляя позади себя пену, повернул к берегу.
Жуков, войдя по коленки, сгорбился зябко приподнял плечи и быстро окунулся. Прохладная и мягкая, как шелк, вода окутала его тело, приятно защекотала. Улыбаясь и подпрыгивая, по-детски захлопал руками, осыпая себя брызгами.
— Хорошо? — спросил Кострюков.
Жуков кивнул головой и вдруг, задержав руки, испуганно повел глазами. Потом шарахнулся на берег.
— Чего ты?
— Не гадюка ли? — он показал на змеевидную полосу на воде, вблизи берега.
Кострюков кинулся вслед, зашлепал об воду ладонями завертелся — выбросил на берег сверкающего получебака, размером в кисть руки.
— Это больная рыба. У нее в желудке завелся глистяк, вот она и плавает поверху.
— А зачем прибил ее?
— Все равно сдохла бы.