Выбрать главу

Жуков посмотрел на рыбешку, потрогал пальцем и брезгливо сковырнул в воду. Одевшись, сказал:

— Вот почему давно бы надо выселить. Белгородцева. Он глистяком сидит на хуторе.

— Беспричинно получится.

Жуков сердито отмахнулся от друга.

Григорий осторожно приподнял Дарью, подсунув ладонь под затылок, окликнул ее. Душин прошептал:

— Тссс… Не тревожь…

Макая вату в теплую воду, он размягчал засохшие кровяные пятна и аккуратно снимал широкий бинт. Киль баркаса проломил Дарье голову от уха до макушки. В чернеющей ране клочьями путались вдавленные волосы. Из глазницы сочилась бледно-розовая сукровица. Душин промыл рану, смазал йодом, а в глаз пустил каких-то капель и с неожиданной легкостью стал накладывать дрожащими руками марлю, стараясь не прикасаться к больным местам. Дарья выпятила грудь, затрепетала вся, крепко упершись затылком в ладонь мужа. Приоткрыв рот, едва слышно прошептала сухим языком:

— О-о-ох!.. За-чем же… так…

— Дарья… Дарьюшка…

Окончив перевязку, Душин отвел Григория в сторону и сказал на ухо:

— Пожалуй, не довезти до города. Растрясем мозги. Не выдержит. Умрет… — Взяв со стола аптечку, он неслышно вышел.

«Умрет?» — Григорий вопросительно уставился на обезображенное лицо жены, затем откинулся назад, к стенке, кусая губы. Вдруг он насторожился: Дарья, пошевелившись, заскрипела кроватью.

— Где… ты… Гриша?..

Григорий бросился к жене, схватил ее руки.

— Вот я… Вот… Возле тебя, Дашенька…

Дарья заворочалась, застонала, слегка отвела в сторону голову, и на ее губах замерло:

— Не… пей…

Выставила кверху острый подбородок, полуоткрыла рот и уже не сомкнула его. Ноги потянулись к спинке кровати, уперлись в нее, а холодеющие руки, выпущенные Григорием, скользнув по его груди, беспомощно упали ему на колени. Григорий долго сидел в забытьи, устремив в окно ничего не видящие глаза. Потом медленно перевел взгляд на жену, рывком подхватился с кровати, метнулся к порогу и повалился на дверь, ударившись головой обо что-то мягкое, теплое. Открыл глаза и, как в густом тумане, увидел низко склонившегося над ним Кострюкова, поддерживавшего его за плечи. Сморщив лицо, Григорий простонал:

— Дарья… померла…

XI

От берега до берега, толкаясь о кручи и цепляясь за гребни волн, бродили вразвалку белесые туманы, заволакивая сизую даль. Небо хмурилось. Солнце тускнело, становилось бесцветным, и чернеющее море тонуло в тумане.

Григорий, ломая жесткие смоляные брови, смотрел в окно.

— Белгородцев умышленно не выполняет плана, мутит рыбаков, — говорил Жуков. — Он ворует рыбу и, как жадный мартын, расхищает государственное добро. Он глистяком сидит в вашей утробе. Он ворует у вас время, бессовестно крадет у бедноты труд, обманывает власть. Где же та закалка и непримиримость к врагам, которую вы приобрели в Красной Армии? Где ваши глаза? Куда смотрите?.. На ваших плечах сидят коршуны, долбят головы, до мозгов добираются, а вы?.. — обведя комнату взглядом, он нацелился на Григория сверкающими глазами.

«Опять за меня…» — Григорий смущенно опустил голову.

— Стыдно, Васильев?.. И нам больно за тебя. Ишь, оправданье какое нашел. Рыбака, мол, с рожденья в водке крестят, потому и тяга такая к ней, удержу нет. Знаем разгульность рыбацкую. Знаем дедовские порядки. Но ведь ты коммунист. А что ты сделал? Что?.. — он потянулся к Григорию. — Ослепил себя дурманом… Разум помутил… Вытравил водкой все то, что дала тебе партия… и сослепу жену… жену… столкнул в могилу… Сапогом придавил… — Жуков сел на скамейку, расстегнув ворот рубахи.

Слышно было, как взволнованно дышали люди. Голова Кострюкова склонилась низко над столом, но одинокий глаз не отрывался от Жукова. Слова старого друга неумолчно звенели в ушах, будоражили, как застоявшуюся воду, уснувшее чутье.

«Тверже надобно было бы, без поблажек», — думал он.

Во дворе нарастал шум, кто-то ломился в дверь. Вскоре в окне появилась голова Душина.

— Кончайте, а то рыбаки разбегуться.

Кострюков торопливо закрыл папку, поднялся.

— Товарищи! Я предлагаю… строгий выговор.

— Нет! — вскинулся Жуков. — Исключить!

Кострюков наклонился к Жукову, тихо сказал:

— На первый раз…

— Душа из него винтом! Исключить. Знаем, сколько уже было этих разов. Довольно. А ты опять размяк? — бросил он Кострюкову и, подбежав к столу, застучал рукой: — Билет! Партийный билет сюда! Как вы, товарищи? Согласны с моим мнением?

Все молчали. Что-то тяжелое давило каждому голову и плечи, гнуло спину. Рука Григория судорожно трепетала на груди, скользнула мимо нагрудного кармана. Медленно, словно пробивал какую-то невидимую преграду, он протянул и положил перед Кострюковым красненькую книжечку и, ни на кого не глядя, шагнул к двери. Словно под ударами, торопливо прошел двор, переполненный рыбаками, перелез через забор и скрылся в переулке. А дома долго бродил по комнате, без нужды переставлял вещи. Со дня смерти жены ему казалось, что он наполовину потерял себя, что и сердце его раскололось надвое и оставшаяся половинка все слабее стучала в груди, замирала. А теперь вернувшись, совершенно перестал слышать ее биение, хватался за грудь, до крови царапал кожу. Его тупой и бессмысленный взгляд блуждал по комнате, на минуту остановился, блеснул. Стоявшая под скамейкой литровка шевельнула горлышком, качнулась, подпрыгнула и, гибко извиваясь, красноголовым ужом потянулась к нему. Что-то перехватило горло, запекло. Григорий приблизился к скамейке и с остервенением ударил сапогом по бутылке.