— «…а так как всему хутору известно, что он целый век обирал бедноту, эксплуатировал нас, батраков, и теперь не заплатил нам за работу, мы просим сельсовет лишить избирательных прав Белгородцева как кулака и обложить его налогом».
— Одновременно лишить избирательных прав и его сына Павла, — добавил Жуков.
Все молчали. Анка хотела что-то сказать, но замялась, глядя на Жукова.
— Ну, ну. Чего сказать хотела?
— Да вот, с Павлом как?..
— Это вопрос, — поддержал ее Душин. — Парень на хорошем счету. Исправный и…
— Кострюков! — перебил Жуков. — Поясни членам сельсовета инструкцию по этому вопросу.
— По инструкции… все, проживающие с лишенцами, лишаются избирательных прав. Надо и его…
Душин записал.
— А третий вопрос?
— Просить район об индивидуальном обложении налогом Белгородцева.
— Ну, а уж это непременный вопрос, — сказал Кострюков и к Душину: — Имущественное состояние Белгородцева тебе известно. Составь опись, приложи к протоколу и нарочным — в район.
Жуков хлопнул по плечу Кострюкова.
— Вот так и надо действовать, товарищ председатель!
На второй день о решении сельского совета стало известно всему хутору. Это было так неожиданно, что сторонники Белгородцева не знали, как им быть: горланить ли по-старому, потрясая кулаками, в защиту Белгородцева или выждать немного, присмотреться — как начнут разворачиваться события. Вскипая злобой, Тимофей внешне сохранял спокойствие. Он понимал, что кулаком и горлом ничего не добьешься. И решил: нутром оставаясь все той же хищницей-щукой, поверх себя напялить золотистую шкурку невинного карасика. И когда рыбаки обращались к нему с вопросом «Как быть?», он спокойно отвечал:
— Я, право, и не знаю, как быть. Сами посудите. Вы — народ. Вам виднее — достоин я такой «чести» или нет. Кажись, никого не обижал. Кроме добра… — тут он вздыхал, добавляя: — А последним-то судьей всем нам будет он… — и ткнул пальцем в небо.
— Не кручинься, Николаич. Мы тебя не покинем, — и на том рыбаки расходились.
…В полночь к Григорию постучали. Он открыл дверь и увидел запыхавшегося Павла. Тот стоял с взлохмаченными волосами, мокрый от пота, и держал в руке вырываемую ветром бумагу.
— Чего ты?
Павел опустился на порожек, отдышался и прерывисто заговорил:
— Дядя Гриша… Сам знаешь… Сколько работал с тобой… Да и на хуторе никому ничего дурного… Работаю хорошо… на честность с государством…
— Знаю, что парень ты славный…
— А вот… — Павел вскочил, помолчал минуту и взволнованно прошептал: — Голоса… лишили…
— Не расстраивайся, чего ты?
— Как же так? Ну, пущай отец провинность там имеет какую, а я-то при чем?
— Проживаешь с ним. Парень ты здоровый, работящий. Почему бы самому не жить? Отдельно?
— Куда же сразу кинешься?
Григорий помолчал, подумал.
— А нынче ничего не поделаешь.
Павел протянул ему бумагу.
— Я, дядя, к тебе вот зачем. Подпиши. Уже тридцать человек подписались.
— Что что?
— Заявление в район. Сам поеду. Тут и артельной бедноты подписи имеются, что я никому ничего и завсегда на честность… Заверь…
— Да я сам то теперь… в провинности… неловко как-то…
— Знаю я… но ты, дядя, красный партизан и знаешь обо мне… Заверь…
— А заявление насчет тебя только?
— Да, меня.
Григорий засветил лампу и внимательно посмотрел заявление, под которым, действительно, были подписи и некоторых бедняков и батраков хутора.
— Ну, что ж. Давай карандаш.
…Только что Тимофей завалился в постель, как во дворе послышались подозрительный шорох и скрип калитки. Не одеваясь, выбежал на крыльцо и, увидев за воротами всадника, затопал босыми ногами.
— Кто? Эй, кто там?
— Я, я. Чего ты… — отозвался Павел.
— Пашка, куда?
— В район.
— В район?.. Сынок. В район? Хлопотать, стало быть?.. Сынок. Так ты скажи же там… Слышишь? Паша! Па-а-шка! — Тимофей перегнулся через перила крыльца. — Сукин сын… Ускакал…
На улице разноголосо залаяли собаки.
Тимофей нетерпеливо ожидал возвращения сына. Тот вернулся на третий день. Как только он подъехал ко двору, из калитки вышел Тимофей. Он пытливо посмотрел на Павла и, скрывая любопытство, будто невзначай уронил:
— Ну как, сынок? Новости какие привез?
— Не знаю. Запечатано.
Павел провел в калитку лошадь, хлопнул ее ладонью по крупу, проверил, в картузе ли пакет, и пошел в совет.