Анканау откинула назад голову, всматриваясь вверх. Взгляд невольно последовал за едва заметным карнизом, который лепился наискось. А ведь по нему можно пройти! На той стороне мыса никто не был с того дня, как начался шторм. Если не кита, то хоть тюленью тушу должно выкинуть!
Снизу в неверном свете нарождающегося пасмурного дня тропка показалась не такой узкой, как на самом деле. Приходилось плотно прижиматься к холодной мокрой скале и по возможности стараться не смотреть вниз. Но волны кидались на девушку, ветер тормошил за плечи, выбивал из-под платка волосы.
Дважды передохнув, Анканау добралась до поворота. Здесь тропка расширялась и висела уже не над бушующим морем, а над полосой гальки, переходящей в длинную косу. Девушка облегчённо вздохнула и вдруг увидела прямо перед собой две светящиеся точки, обрамлённые красными кружочками. Она слабо вскрикнула, отлепилась от скалы, ноги подогнулись… Уже падая назад, Анканау догадалась и невольно закричала:
— Это же птица!
Тело несколько раз ударилось о камни, и девушка не теряла сознания до того самого момента, как рухнула на мокрую гальку.
…Анканау очнулась от прикосновения чьих-то рук. Кто-то, ещё не видимый, бережно притрагивался к ней.
Над ней на коленях стоял Носов. С мокрой плащ-палатки ручьями стекала вода, под капюшоном блестел козырёк фуражки, а над ним горела красная звёздочка. Анканау подняла руку и, как бы удостоверяясь в том, что жива, дотронулась до звёздочки.
— Она жива! — крикнул кто-то другой, рядом.
— Да, я жива, — подтвердила Анканау слабым голосом и попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть на говорящего. Острая боль пронзила темя, и мрак плотным брезентом навалился на неё.
Вторично она очнулась уже на пути в Кэнинымным. Пограничники устроили из плащ-палатки носилки и, ухватившись за оба конца, почти бежали вдоль прибойной черты.
— Передохнём, — предложил шагавший впереди Носов.
— Давай, — тяжело отозвался незнакомый Анканау пограничник, лицо которого она, наконец, разглядела.
Носов заметил, что девушка очнулась, наклонился над ней и спросил:
— Больно?
— Нет, — усмехнулась Анканау. — Невысоко было. Я почти спустилась… А что со мной? Кровь есть?
— Крови нет. Руки и ноги вроде целы, — ответил Носов. — Ты не беспокойся, уже огни селения видать.
Рассвело. Над головой Анканау моталось низкое, затянутое тяжёлыми, мокрыми тучами небо. Пограничники сменились, и она могла видеть лицо Носова.
Было ещё рано. В сенях громко шумел примус. Анканау услышала короткий вскрик матери и грохот упавшего чайника.
Когда её положили на кровать, над ней наклонился отец. Он что-то пытался выговорить толстыми дрожащими губами.
В комнате, тяжело топоча сапогами, переминались с ноги на ногу пограничники. Пришёл врач. Он осмотрел Анканау и объявил, что переломов нет.
Носов, должно быть, только и ждал, что скажет врач. Он подошёл, положил на девичью ладонь свою руку и тихо сказал:
— Я потом приду, навещу. А сейчас нам надо обратно на пост.
Врач всё же посоветовал показать Анканау специалисту из районного центра. Рультына побежала на почту поговорить по радиотелефону с районной больницей.
Чейвын сидел у постели. Он ещё не совсем оправился от потрясения, и дочь утешала его:
— Всё обошлось хорошо. Только жаль — задержу с подкормкой. Тогда песцы уйдут в другое место.
— Не уйдут. Ты только быстрее поправляйся. А подкормку я повезу.
Когда стали заживать большие синяки и ссадины и в доме снова пошли разговоры об охоте, Рультына попробовала было воспротивиться тому, чтобы Анканау зимой занималась песцовым промыслом, но Чейвын её не поддержал. Он только строго сказал дочери:
— Если ты хочешь быть настоящим охотником, ты должна быть лучше многих. Иначе дело не стоит возни.
Анканау и сама понимала: чтобы окончательно освободиться от снисходительного отношения к себе — надо добыть побольше песцов.
Едва только доктор разрешил ходить, Анканау отправилась в колхозную контору и распаковала большие пачки книг и брошюр, наваленные за председательским столом. Выбрав всё, что касалось песцового промысла, она занялась чтением.
— Никогда такого не было, чтобы охотник учился по книгам, — заметил Чейвын, глядя, как дочь усердно штудирует тощие брошюры. — Давай лучше договоримся так: мы с тобой соревнуемся.
— Давай! — озорно ответила Анканау.
— Но одно условие соревнования, — поднял палец Чейвын. — Если ты проиграешь — больше в тундру не ходи. Можешь оставаться мотористом или механиком, но только не охотником.
Анканау задумалась. Отец так и не отказался от мысли отвадить её от тундры. И если не принять этого жестокого условия, значит уже наполовину отступить.
— Хорошо, я согласна.
— Смотри, дочка, будет трудно, — предостерегающе сказал Чейвын.
Миша Носов навестил Анканау, когда она окончательно поправилась и собиралась на свой участок.
В этот вечер вся семья была в сборе. Был тот неопределённый час, когда ещё не зажигали электрического света, хотя на улице уже стемнело.
Пограничник громко постучался в дверь. Чейвын выглянул:
— Здравствуй, Носов! Гляди, собаки на тебя не лают.
— Я же сам каюр, — с достоинством ответил парень.
— Ну, входи, входи, — радушно пригласил гостя Чейвын. — Спасибо, что зашёл. Я-то часто бываю на вашей заставе, а вот вы ко мне редко заходите.
Носов, осторожно ступая тяжёлыми сапогами по гнущимся половицам, прошёл в комнату.
— Собственно говоря, я пришёл навестить Анку. Как её здоровье?
— Здоровье нормальное, — ответил Чейвын. — Вот она.
Анканау протянула руку пограничнику. Она посмотрела ему прямо в глаза и окончательно этим смутила парня.
— Ну, если здоровье нормальное, тогда хорошо, — торопливо сказал Носов. — Тогда можно не засиживаться.
— Так мы скоро тебя не отпустим, — сказал Чейвын. — Если ты пришёл гостем в мой дом, должен отведать угощения. Рультына, собери-ка нам на стол. Анка, помоги матери!
Чейвын уселся напротив пограничника и предложил ему папиросу.
— До сих пор не пойму, зачем Анка ночью полезла на мыс? — спросил оправившийся от смущения Носов.
— Я тоже не понимаю, — развёл руками Чейвын. — Хочет стать настоящим охотником… Вот у вас, у русских, есть женщины-охотники?
Носов замялся:
— Нет… То есть в нашей деревне не охотятся. Разве только кто-нибудь из города приезжает.
— Мужчины приезжают?
— Да, не женщины, — подтвердил Носов.
— Вот, — обратился к дочери Чейвын, — мужчины из города приезжают к ним охотиться.
Анканау расставляла чайные чашки. Она, как и требовалось старинными обычаями, не вмешивалась в разговор мужчин.
— Даже у нас, у охотничьего народа, женщина шла на промысел только от великой нужды, — громко говорил Чейвын, явно адресуясь не только к пограничнику. — А она вот берёт пример с каких-то древних людей. Говорит, была у них такая богиня Диана.
— Да, была, — кивнул Носов. — Мы проходили в школе по древней историй. А Анка у вас молодец, честное слово! Я такую девушку впервые в жизни вижу.
Парень явно говорил эти слова для Анканау, и Чейвын не мог об этом не догадаться, так же как и дочь, которая жадно ловила каждое слово гостя, хотя и была уверена, что всем своим видом показывает полное равнодушие к мужской беседе.
— Сколько тебе лет? — спросил Носова Чейвын.
— Двадцать с половиной, — с готовностью ответил парень.
— В этом возрасте каждую новую девушку видишь впервые и каждый раз по-новому, — веско заявил Чейвын, придвигая гостю распластанный на дощечке вяленый тюлений ласт.
Анканау не хотела его подавать, но Чейвын любил на ночь поесть чего-нибудь острого, и для этого в тёплом углу кухни всегда висела гроздь тюленьих ластов. Там они доходили до полной готовности, пока с них не начинала лезть чёрная кожура.