Лучи заката медленно двигались по стене. Когда они дошли до угла комнаты, Анканау накинула на себя плащ.
— Ты куда?
— Пойду в клуб.
— Успеешь. Хочу с тобой поговорить.
Анканау медленно сняла плащ и, приглаживая руками платье, села напротив отца.
Чейвын оглядел стройную, ладную фигуру дочери. Как она выросла! Никто не поверит, что ей только семнадцать лет. Многие замужние молодые женщины куда ниже её ростом, да и груди у них не так высоки и круты, хотя и они, как и Анканау, носят матерчатые чехлы, недавно вошедшие в употребление среди чукотских женщин. Сильной фигурой Анканау скорее напоминала рослого парня, чем девушку.
— Как думаешь дальше жить?
Дочка посмотрела прямо в глаза отцу и ответила:
— Буду работать.
Когда Анканау разговаривала, она всегда смотрела в глаза собеседнику. Она могла глядеть долго-долго, не моргая. Только щелки глаз становились всё уже и уже, пока ресницы не приглушали блеска чёрных проницательных зрачков.
Чейвын давно научился выдерживать этот взгляд.
— Ясное дело, что не будешь сидеть сложа руки, — спокойно заметил он. — Никто не позволит, чтобы в нашей семье жил этот самый… Как его?
— Тунеядец, — подсказала Анканау, улыбнувшись одними губами.
— Вот-вот, — кивнул Чейвын. — Ты не улыбайся, что я не помню этого слова… Есть такие тунеядцы, которые с виду работают, а уж лучше бы сидели дома и ничего не делали. Человек получил образование, а где-нибудь в конторе бумажки подшивает иголкой.
— И такие люди нужны, — заметила Анканау.
— Ты меня не перебивай! — раздражённо сказал Чейвын. — Не думай, что мы с Рультыной только и думаем, где бы пристроить тебя на чистую работу. Если не захотела дальше учиться, будешь на берегу разделывать моржей, варить китовый жир!
— Я и не собиралась искать для себя лёгкой жизни, — перебила отца Анканау. — Поэтому и приехала обратно.
— Эх, родиться бы тебе парнем, тогда я бы знал, как с тобой разговаривать! — выкрикнул Чейвын. — Пойдёшь работать с завтрашнего утра!
— Хорошо, — кивнула Анканау.
— Теперь можешь идти в клуб, — Чейвын махнул рукой и отвернулся к окну.
Анканау постояла на крыльце, прислушиваясь к далёкой музыке. После разговора с отцом у неё пропала охота идти веселиться.
Ветер трепал её волосы, выхватывая из-под шёлкового платка. Солнце медленно закатывалось в море, окрасив край неба в яркий алый цвет. Сейчас на воду ляжет светлая дорожка и побежит к берегу.
Вдруг она почувствовала затылком тёплое дыхание и обернулась. Отец с виноватым видом стоял позади неё. В глазах его была и невысказанная нежность, и растерянность, и надежда.
— Ты, может, передумаешь, Анка? Время ещё есть…
— Отец, ты же сам говорил… Помнишь, в школе?
— Но никто, кроме тебя, так и не вернулся…
— Ещё вернутся, — уверенно сказала Анканау. — Надо показать, чтобы вернулись.
Что-то нежное шевельнулось в душе девушки. Она поколебалась с минуту. Ей хотелось прижаться к широкой отцовской груди, погладить своими тонкими пальцами его изуродованную руку… Но этого делать не полагалось. Вот если бы она была маленькая девочка…
Анканау, перепрыгивая через камни, побежала вниз, к мысу, на своё любимое место.
На расстоянии прыжка от берега в воде лежал одинокий гладкий камень, похожий на спину диковинного морского животного.
Анканау прыгнула на него и села лицом к морю, к солнцу, медленно тонущему в воде. Светлая дорожка лежала на волнах, разбивалась на тысячи мелких осколков в шипящих бурунах. Ощущение огромного простора, беспредельности охватило девушку. Она как бы растворилась в этом великолепии, в зелёных волнах, пронизанных солнечным лучом, в прозрачном воздухе, напоенном морским запахом. Она стала как бы частью огромных чёрных скал, нависших над морем. Порой ей казалось, что она вместе с ветром бежит в тундру, неся с собой крик морских птиц, тяжёлое дыхание моржей, свист китовых фонтанов… Из груди рвался возглас восторга, и вместе с тем не хотелось нарушать своим голосом разговор природы, вплетать в его многозначительный шепот маловыразительные слова. Каждый раз именно здесь Анканау хотелось читать стихи… Она их знала множество, но ведь они были написаны другими и совсем про другое…
2
Солнце ещё не вынырнуло из моря, а Чейвын уже спускался к берегу, к белым вельботам, подпёртым толстыми кольями, чтобы не заваливались на гальку.
Перед уходом он разбудил жену и дочь.
Анканау вскочила с кровати и принялась делать утреннюю гимнастику. Она прыгала на прохладном деревянном полу, когда из кухни в комнату заглянула встревоженная мать:
— Что-то тут трясётся? Чайные чашки звякают…
Она удивлённо уставилась на дочь.
— Физкультуру делаешь?
Анканау молча кивнула, продолжая подпрыгивать.
— Она тебе не надоела в интернате?
— Что ты, мама, говоришь? Гимнастику надо делать каждый день. Я тебя ещё, как председателя Совета, заставлю помочь оборудовать у нас в селении спортплощадку.
— Ладно, умывайся, иди чай пить.
Из дому вышли вместе. Шагали рядом — мать и дочь, и каждый встречный почтительно здоровался с ними. По всему селению уже разнеслась новость, что дочка охотника Чейвына не пожелала учиться дальше и вернулась в родительский дом. Одни при этом осуждающе качали головой, другие завистливо отмечали, что велика радость, когда родное дитя дома. Ведь они и так мало бывают с родителями. Чуть только появились на свет — в детские ясли, потом в садик, в интернат… А если в селе начальная школа, то старших видишь только в зимние каникулы — летом они едут в пионерский лагерь… Всё же лучше, когда в доме звучит молодой голос.
Сельский Совет и правление колхоза «Охотник» находились напротив. Рультына остановилась и вопросительно посмотрела на дочь.
— Может быть, мне пойти с тобой?
— Не надо, ымэм, — ответила Анканау. — Я пойду одна.
— Ладно, иди, — вздохнула Рультына.
Она стояла на улице до тех пор, пока дочь не скрылась за дверьми правления.
В комнате, примыкавшей к председательскому кабинету, толпились женщины и строители. Бригадиры громко разговаривали, назначая людей на рабочие места.
Когда Анканау вошла, многие женщины притихли и уставились на неё. Сдержанный шёпот пронёсся по комнате.
— Какая красавица! — тихо произнёс кто-то из плотников.
— Чейвына дочка, — шепнула женщина с большим, остро отточенным пекулем в руках.
— Должно быть, в правлении будет сидеть, — предположила полная женщина с татуировкой на носу.
Анканау молча прошла сквозь толпу в кабинет.
За столом в непромокаемой куртке с жирными пятнами сидел Василий Иванович Каанто, председатель колхоза. Он разглядывал большой лист бумаги, испещрённый синими линиями. Напротив него, перегнувшись через стол, стоял бригадир строителей Миша Ачивантин в ватнике, заляпанном масляной краской.
— Я занят! — крикнул Василий Иванович, не поднимая головы.
— Ничего, я подожду, — скромно сказала Анканау.
— Выйдите, выйдите, — скороговоркой, не отрываясь от бумаги, произнёс председатель.
— Я здесь подожду…
Председатель поднял голову. Он долго всматривался в лицо девушки, как бы стараясь припомнить, кто она такая.
— Вы из района! — догадался он, наконец, и гостеприимно заулыбался.
— Да… То есть теперь я здесь, — запинаясь, ответила Анканау. — Вчера приехала.
— Ачивантин, ты выйди, — строгим голосом приказал Василий Иванович. — Займусь товарищем из района.
Ачивантин не тронулся с места. Он усмехнулся.
— Какой это товарищ? Это же Анка! Дочка бригадира шестого вельбота Чейвына.