Черняков Юрий
Анклав
Юрий Черняков
Анклав
Повесть
1
Литератор Колотов всё пытался найти связь между событиями, случившимися накануне и после Миллениума, но всякий раз что-то упускал либо не придавал значения каким-то эпизодам.
Итак, 29 декабря он с женой Еленой и дочерью Ириной был в гостях у столбового, в девятом колене, дворянина Исидора Чуднова, критика, мистика и футуролога, проживающего с женой Машей (просто литературоведом) в двухэтажном особнячке XVIII века, охраняемом государством, каких еще немало сохранилось в старой Москве.
...Это бывшее дворянское гнездо, с характерными архитектурными излишествами московского барокко, в окружении громоздких и разномастных зданий выглядит, как приличный господин среди мордоворотов, попросивших у него закурить в темном переулке.
Дом некогда принадлежал роду Чудновых. В начале века двадцатого новая власть отдала большую часть помещений бывшей прислуге, а хозяев уплотнила до двух комнат, забитых книгами, старой утварью и тусклыми портретами предков, чьи накладные букли гармонировали с затейливой лепниной высокого потолка.
Каждого, кто переступает порог их дома, они разглядывают с бдительностью старушек, сидящих на лавке у подъезда.
За чаем с домашней выпечкой разговор свернул в колею темы, занимавшей умы в последнее время: о катаклизмах, сопровождающих смену тысячелетий. Монументальный и седовласый Исидор Чуднов и за обеденным столом восседал, как в президиуме писательского собрания, возвышаясь Монбланом над всяким, кто пытался вскарабкаться на вершину его мудрости. И отрешенно (один черт не поймете) бормотал, слегка грассируя, о божественном Промысле.
Колотов напряженно слушал, нетерпеливо перебивал, при этом Исидор замолкал и поднимал глаза к иконам.
Когда он капризно оттопыривал нижнюю губу, у гостя возникало отчетливое желание закатать ее обратно.
В какой-то момент Исидор запнулся, забыв, с чего начал или на чем остановился, и оглянулся на супругу. И Маша, дабы сменить тему, а заодно усладить слух гостей, села за старенький "Бехштейн".
Какую бы вещь Маша ни исполняла, Колотову - безотцовщине - всегда представлялись маменька и папенька маленького Сиди, играющие в четыре руки.
- Кстати, - сказала Маша, закрыв крышку рояля, - разве вы не читали статью Исидора Саввича на эту тему в последнем "Метрополитене"? Все о ней только и говорят!
Гости недоуменно переглянулись, и, кротко вздохнув, Маша сняла с полки старинного книжного шкафа глянцевый журнал с обнаженным пухлым бюстом на обложке и начала читать статью...
Колотов и Чуднов шапочно были знакомы давно, а сблизились с полгода назад.
В тот день Колотов привез домой к приболевшему члену Правления Литфонда Чуднову на подпись заявление и стал свидетелем визита некой комиссии из муниципалитета.
Через несколько дней он так описал эту историю в своем дневнике:
"Их было двое - председатель комиссии с сизым носом и склеротическими прожилками, настоящий экс-подполковник, уволенный за неуставной цвет лица, а также его зам - дама неопределенного возраста с выправкой бывшего инструктора райкома партии, чей баритон заставлял испуганно позванивать фарфоровые чашечки из китайского сервиза.
Они пришли с ультиматумом: дом в аварийном состоянии, необходим капитальный ремонт, и потому проживающие здесь Чудновы, по примеру остальных жильцов, должны переехать на постоянное место жительства в другой район. Словом, либо они выбирают квартиру из предлагаемых, либо выбор за них сделают другие.
"Все ваши соседи с радостью согласились на Химки-Ховрино, - убеждала "замша". - Оказывается, у них по этой дороге участки в одном садовом кооперативе. Я вас понимаю: дворянское прошлое снова в моде, и вы рассчитываете вернуть весь дом. Скажу честно, вот чисто по-человечески: даже не надейтесь! А последний вариант будет только хуже и еще дальше от метро".
Маша, глядя на посеревшего супруга, залилась слезами. "Неужели вы не понимаете, какое это будет потрясение для Исидора Саввича! Он всю жизнь прожил в этом доме! Здесь жили его родители, он не выдержит переезда!"
Когда Маша прижимает для убедительности кулачки к впалой груди, она кажется еще ниже ростом.
"Вам не о чем беспокоиться! - Замша оглянулась на дверь и перешла на доверительный тон: - Только между нами: вас, в порядке эксклюзива, перевезут бесплатно".
"Э-э-э...Но я отнюдь не хочу! - наконец подал голос растерявшийся Исидор. - И уже объяснил вашему руководству: я не смогу жить в другой среде!" (Наверняка хотел сказать: в иной ауре, но не решился усугубить ситуацию.)
"Так не хочете или не можете? - бодро крякнул экс-подполковник, напротив, чувствовавший себя в родной стихии. - А может, не желаете по-хорошему?"
"Один вопрос, - сказал я. - Только из любопытства: зачем государству охранять дом, если ему не под силу его ремонтировать?"
"А вы, простите, из какой организации?" - сощурился экс-подполковник.
"Мимо шел, - сказал я. - Дай, думаю, посмотрю, что за люди живут в памятнике архитектуры".
"Да вы пьяны!" - воскликнула замша, а ее начальник строго насупился и спросил документы.
"Саша просто пошутил, - вступилась за меня Маша. - Это наш гость, Саша Колотов, литератор и хороший человек..."
Просидев ночь в обезьяннике ближайшего отделения, я прочитал утром в милицейском протоколе: "Было установлено: гражданин Колотов в грубой форме выгнал членов комиссии, сопровождая свои насильственные действия нецензурными выражениями, переходящими в матерную ругань".
Тут ни прибавить, ни убавить. Почему-то здесь, среди запахов и звуков дворянской старины, потертой позолоты и потемневшего дерева, мат впечатляет куда сильнее, нежели в гарнизонной кочегарке, где зимними ночами кемарили солдатики из наряда по кухне или дневальные с КПП и куда с грохотом, в бога и в мать, врывался заиндевевший дежурный по части старлей Анисин, признанный виртуоз многоэтажного мата, впоследствии уволенный за пьянство и рукоприкладство. Послушал бы он, какой тут выстроил небоскреб его бывший подчиненный!
С минуту я наблюдал разрушительный результат своего самовыражения: хозяева, поддерживая друг друга, что-то искали, возможно, нюхательную соль, экс-подполковник лязгал челюстью, словно затвором, а привычная ко всему замша от разочарования перешла с баритона на трагическое контральто: она-де думала, что пришла к интеллигентным людям, способным к сопереживанию.