— Удивительно, — тихо проговорил Эжен де Монфор, с состраданием глядя на бедного ребенка, — неужели этот малыш должен быть заменой?..
Потом он спросил:
— Страдает ли он еще, Вильмайзант?
— Нарцисс, милый Нарцисс! — позвал доктор. Больной, казалось, стал внимательнее.
— Болит ли у тебя что-нибудь, мой бедный Нарцисс? Мальчик, очевидно, не слышал или не понял этих слов,
погрузившись в состояние полнейшего безучастия.
— Нарцисс, — сказал маркиз, нагнувшись к мальчику и стараясь рассмотреть его лицо, — ты хочешь сладких фруктов?
Мальчик взглянул на маркиза, но ничего не ответил.
— Как он дает знать, когда просит чего-нибудь? — спросил маркиз.
— Он рукою хватает воздух, а иногда издает неясные звуки, — отвечал Вильмайзант.
— И вы еще не смогли добиться от него ни одного понятного слова?
— Нет, господин маркиз! Думаю, что испуг, когда он увидел себя в окружении пламени, и последующая боль совершенно умертвили его внутреннюю жизнь. Нам удалось спасти тело, но душевные его способности, как мне кажется, умерли навсегда!
— Это, конечно, более чем ужасно, — согласился маркиз, глядя на бедного, безучастно лежавшего мальчика, — и вы не имеете никакой надежды хотя бы в далеком будущем?
— Кем бы мы были, господин маркиз, если бы не надеялись и не употребляли все новых стараний, — отвечал врач. — Наука, которой я служу, пока немного может сделать, но она беспрерывно добивается новых успехов! Быть может, когда тело будет совершенно здорово и крепко, тогда пробудится и дух, но, по моему мнению, к этому нас может привести только одно средство, господин маркиз!
— Назовите мне его, мой добрый старый друг!
— Я много об этом думал и пришел, наконец, к убеждению, что только огонь, лишивший мальчика рассудка, может опять возвратить его ему!
— Что вы имеете в виду, я не совсем понимаю вас, Вильмайзант?
— Еще не настало время для этого последнего испытания, господин маркиз, поэтому я не могу будить в вас надежду или обещать успех! Одно только я обещаю вам: я приложу все старания, чтобы сохранить жизнь этого несчастного ребенка, и в будущем готов заботиться о нем и облегчать его страдания!
— Испытайте все средства, не останавливайтесь ни перед какими жертвами, и будьте уверены, что мы, четыре мушкетера, называющие мальчика своим сыном, хотя и не можем достойно наградить вас за ваш труд, но, во всяком случае, не останемся неблагодарными!
— Самой лучшей благодарностью и величайшей радостью будет для меня успех, — отвечал доктор маркизу.
Пока происходила эта сцена у постели маленького Нарцисса, папаша Калебассе и его крестница, под защитой огромного красного зонта, приближались к Лувру.
Перейдя подъемный мост, переброшенный через широкий ров, Калебассе остановился и осторожно стал опускать свои засученные кверху панталоны, затем осмотрел свою шляпу и бросил короткий, оценивающий взгляд на наряд Жозефины.
— Скоро судьба твоя решится, — сказал он, — но как нам лучше сделать, к кому пойти прежде — к обергофмейстерине или к управляющему?
— Ваша воля, крестный! Как вам кажется лучше!
— Знаешь ли, дитя мое, я полагаю, мы пойдем прежде к управляющему, с ним безбоязненно можно говорить, а к обергофмейстерине мы сходим после!
Жозефина согласилась, и Калебассе, остановив проходившего мимо лакея, вежливо спросил у него, где можно найти господина управляющего, заведующего серебром.
— Вы желаете видеть управляющего? Это, верно, новая придворная судомойка?
— Да, да, — весело оскалил зубы папаша Калебассе, подавая лакею руку. — Вы точно отгадали, но кто же мог сказать вам? Вы, вероятно, знаете старушку Ренарду?
— Еще бы! Как же мне не знать ее?
— Ну, так вот она-то именно и прислала нас сюда!
— Я лучше сам отведу вас к управляющему, а то вы, чего доброго, заблудитесь в наших коридорах.
— Ах, как вы добры! Вы крайне нас обяжете, — засуетился папаша Калебассе. — А позвольте спросить, как зовут господина управляющего?
— Шарль Пило.
— Пипо! Жозефина, слышишь? Смотри не забудь, Пипо!
— О, конечно, крестный! Пипо, имя нетрудное, — отвечала приветливо улыбаясь Белая голубка, следуя со своим крестным бесчисленными лестницами и коридорами.
Подойдя к одной из дверей, лакей отворил ее и громким голосом сказал:
— Господин Пипо! Эти господа желают говорить с вами!
Господа! — Это слово чрезвычайно польстило тщеславию Калебассе, он принял важную осанку и вежливо поклонился управляющему, искоса наблюдая при этом за своей крестницей, сделавшей при входе грациозный реверанс.
Шарль Пипо, человек довольно комичной наружности, лет шестидесяти, если не более, имел еще густые, совершенно темные волосы и окладистую бороду. Серые глаза его хитровато блестели, а вся фигура являла собой небольшой шар за счет откормленного брюшка.
Пипо широко раскрыл глаза, увидев хорошенькую Жозефину, на старого Калебассе он вовсе не обратил внимания.
Папаша Калебассе очень почтительно извинился за причиненное беспокойство и высказал господину управляющему несколько весьма необыкновенных комплиментов.
— Что вам угодно от меня, господин мой? — спросил Пипо.
Опять «господин». Это очень нравилось продавцу фруктов с улицы Шальо.
— Мое имя Калебассе, — сказал он расшаркиваясь, — а это моя воспитанница и крестница Жозефина!
— А! Очень приятно! Позвольте узнать, чем обязан?
— Добрая Ренарда, прежняя придворная судомойка, посылает вам свой поклон. Она полагает, что вы будете так добры и исполните нашу просьбу отдать бывшее ее, а теперь вакантное место, моей крестнице! Я могу рекомендовать вам Жозефину, как девушку трудолюбивую, надежную и любящую порядок!
— Об этом надо подумать, — сказал Пипо с важностью влиятельной особы.
— Вы, быть может, полагаете, что нам следует переговорить с обергофмейстериной? — спросил Калебассе.
— Вовсе нет, мой милый! К чему это? Моего решения совершенно достаточно.
— Я так и думал, уважаемый господин Пипо, поэтому мы и пришли прямо к вам! Добрая Ренарда говорила…
— Место еще не занято, — перебил управляющий. — Как вас зовут, мадемуазель?
— Жозефина Гри, — отвечала Белая голубка.
— А меня, как я уже сказал, зовут Калебассе, я продавец фруктов с улицы Шальо. Жозефина — моя крестница, и состоит под моим покровительством.
— Очень хорошо, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница может сейчас же поступить на вакантное место и остаться здесь. Вам известны условия?
— Старушка Ренарда говорила нам, что содержание состоит из пятидесяти франков в месяц и казенной квартиры.
При последних словах Калебассе серые глаза управляющего заблестели.
— Это верно, — сказал он, — пятьдесят франков в месяц и казенная квартира. Если же ваша крестница заслужит мое особенное личное благоволение…
— Я уверен, что Жозефина приложит все свое старание заслужить его, она доброе, послушное дитя, — уверял Калебассе.
— И если я буду доволен ею, то обеспечу ей еще кое-какие доходы и почетное положение во дворце; она не будет иметь дела ни с кем из дворцовой прислуги и должна будет исполнять только мои приказания; дел у нее будет не очень много, так как все серебро редко бывает в употреблении. Изредка она может навещать вас, одним словом, ей предстоит хорошая и приятная жизнь.
— Благодари же доброго господина, Жозефина, за его милостивые обещания, — сказал папаша Калебассе.
— Она еще застенчива, но это пройдет, — ухмылялся толстяк Пило.
— Не знаю, как и благодарить вас за ваши милости, господин Пило. Я могу считать себя принятой?
— Вы можете спокойно отправляться по своим делам, любезнейший господин Калебассе, ваша крестница сегодня же вступит в свою новую должность!
— В таком случае прощай, Жозефина, будь старательна и послушна, исполняй все, что тебе будут приказывать. Ты ведь у меня добрая девочка! Позвольте проститься с вами, господин Пило, — обратился папаша Калебассе с низким поклоном к управляющему, и по бесконечному лабиринту коридоров Луврского дворца отправился отыскивать выход на улицу.