Эта утрата огорчила Этьена, но главным для него были все-таки письма Бекингэма к Анне Австрийской и пропуск, подписанный рукой графа, который впоследствии мог пригодиться.
Оставив Антонио на произвол судьбы, он вскочил на лошадь и поскакал в Лувр. Там ему сказали, что накануне вечером обергофмейстерина королевы несколько раз озабоченно спрашивала о нем. Он понял, что Анна Австрийская проявляет беспокойство.
Однако же было уже слишком поздно для того, чтобы попытаться увидеть королеву. А потому виконт поехал домой и отдал конюху лошадь из деревни Пети-Иван, при виде которой тот удивленно всплеснул руками и покатился со смеху. Теперь можно было спокойно выспаться.
На другое утро он первым делом отправил конюха В Пети-Иван с лошадью, десятью розеноблями и любезным поклоном мадам Жервезе в придачу. После этого он тщательно завернул письмо Бекингэма в чистую бумагу, положил его в карман и отправился в Лувр, чтобы предстать пред капитаном.
Командир рассказал ему, что Милон, маркиз и Каноник тоже в отпуске и уехали из Парижа. Откланявшись начальству, виконт почти бегом поднялся по лестнице флигеля королевы. Там его немедленно встретила донна Эстебанья и проводила в кабинет Анны Австрийской для тайной аудиенции.
IX. НИЩЕНКА ИЗ СЕН-ДЕНИ
Когда маркиз захлопнул дверцу кареты, в которой находилась несчастная Магдалена, по щеке его скатилась слеза, лучше всяких слов говорившая, насколько глубоко страдал этот благородный человек, какое нестерпимое горе терзало его сердце. В эту минуту он переживал величайшее несчастье, которое только могла преподнести ему жизнь.
Однажды он уже похоронил свое счастье, когда ночью тайно обвенчался с Магдаленой для того, чтобы дать имя ее ребенку. Но то, что он увидел теперь, было для него таким ударом, перед которым дрогнула даже его сильная душа. Он не знал, что было причиной безумия Магдалены: нападение швейцарцев Люиня и заточение в карете или нечто иное. За объяснением не к кому было обратиться.
После тайного брака с ней де Монфор нанял ей квартиру, достойную имени, которое она должна была носить, создал ей условия для беззаботной жизни, но лишил своей любви, своего общества, а главное — ребенка. А ведь это и было все то, что любила, чем жила Магдалена.
Но для чего же сделал все это благородный маркиз?
Причина, руководившая им тогда, заключалась в тайне, связанной с именем де Люиня, который был теперь наказан смертью.
Без своей любви и без ребенка Магдалена жить не могла. Она бежала из роскошного дома, гонимая отчаянием и тоской. Ей удалось украсть своего ребенка, который стал единственной отрадой, единственным смыслом ее разбитой жизни.
Когда служанка Магдалены с отчаяньем доложила маркизу, что ее госпожа ушла тайком и более не возвращалась, и почти одновременно старая Ренарда рассказала ему, что кто-то украл маленького Нарцисса, душа его еще более омрачилась, а время постепенно утвердило его в мысли, что мать и ребенок умерли.
У Магдалены действительно была мысль покончить с жизнью, но случай свел ее с Белой голубкой как раз вовремя, чтобы поколебать в ней эту решимость.
С той поры лишь однажды мелькнула перед маркизом женская фигура, напоминавшая ему Магдалену, и в душе его зародилось подозрение, что она жива. Но все его тайные попытки разыскать ее и ребенка были тщетными. И вдруг теперь он нашел ее в руках бесстыдного соблазнителя, который однажды уже разбил счастье ее жизни, он нашел ее, но без ребенка и с помутившимся рассудком.
Старый генерал, также сильно взволнованный ужасным видом молодой женщины, понял, что для маркиза она не посторонняя.
— Ради Бога, — сказал старик, — скажите мне, если можете, что значит все это?
— Я могу сказать вам только то, что касается моей дуэли с герцогом, — отвечал Эжен де Монфор. — Но ничего больше, что объяснило бы вам мои отношения к той несчастной.
— Я никогда не позволил бы себе расспрашивать о ваших тайнах! Скажите мне только то, что можете сказать.
— Несколько дней тому назад мне рассказали в Париже, что герцог Люинь осмелился приказать своим швейцарцам схватить это несчастное существо, запереть в карету, похожую скорее на каземат, и увезти.
— Да, это неслыханное, невероятное насилие!
— И не первое, генерал! — вскричал маркиз. — Но зато последнее из бесчисленного ряда преступлений, которые совершались Люинем.
— Вы приехали сюда, чтобы убедиться…
— Я приехал сюда, чтобы драться с ним и чтобы наказать его! Один из нас должен был расстаться с жизнью. Я в этом деле подчинился только тому, что требовали от меня совесть и сердце! Здесь я окончательно утвердился в том, чего прежде не допускал даже в мыслях. Затем я позвал коннетабля в его палатку и убил его. Хотя у нас не было секундантов, не подумайте, генерал, что мною совершено убийство. Даю вам мое честное слово, что герцог Люинь погиб в честном поединке.
— Нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, маркиз, но скажите, что же вы думаете делать теперь?
— Мне следует тотчас же возвратиться в Париж под охраной офицера, которого вы назначите. Мои друзья, граф Фернезе и барон де Сент-Аманд, приехавшие со мной в Ангулем, поедут также с нами и станут охранять карету, которую я намерен взять с собой. Я хочу в присутствии вашего офицера дать королю отчет в том, что произошло.
— Не следует ли нам выждать, маркиз? Ведь король очень разгневается. Не лучше ли сначала предупредить его величество?!
— Благодарю вас за участие, генерал, — спокойно и уверенно ответил де Монфор. — Но я не боюсь гнева короля. Для меня важнее сознание честно исполненного долга.
— В таком случае, желаю вам всего хорошего, маркиз! — закончил генерал этот тягостный разговор.
Через некоторое время маркиз выехал из лагеря с одним из старших офицеров, не теряя из виду ехавшей с ним закрытой кареты. В Ангулеме его встретили друзья. Он рассказал им, что везет с собой ту несчастную женщину, о которой Милон принес им такие странные и, к сожалению, верные вести, и которая, кажется, помешалась от горя. Он считал, что ее необходимо взять с собой в Париж, и просил, чтобы Милон и Каноник заботились о ней всю дорогу.
В крошечном окошке кареты вдруг мелькнуло лицо несчастной. Каноник мгновенно узнал в ней ту самую Магдалену, с которой когда-то тайно ночью обвенчался маркиз. Он был просто поражен, но поостерегся говорить о своем открытии не только с маркизом, но даже и с Милоном.
Переезд в Париж совершался очень спешно. Король еще ничего не знал о смерти герцога де Люиня, столько лет бывшего его любимцем и, очевидно, в интересах мархиза было, чтобы он услышал эту весть от него самого.
Дорогой Милон и Каноник заботливо ухаживали за Магдаленой, которая постоянно горько плакала, бессвязно говорила сама с собой и, видимо, не обращала внимания на окружающих. Вообще она была чрезвычайно тиха, и поэтому ей позволяли на остановках выходить из кареты, в которую она возвращалась беспрекословно по первому приглашению.
Но когда путники были уже совсем близко к Парижу, с Магдаленой вдруг произошла заметная перемена. Она перестала плакать и долго сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Потом она ловко воспользовалась удобной минутой, отворила дверцу кареты и стала озабоченно оглядываться по сторонам.
— Я должна его отыскать… я должна его отыскать, — беспрестанно шептала она. — Теперь никого здесь нет, никто меня не увидит и не поймает. Мой Нарцисс… Пойду, пойду к нему! Скорее!
Она осторожно, согнувшись, вышла из кареты, заперла за собой дверцу и скользнула в ближайший кустарник.
Ни маркиз, и никто из провожавших его не заметили бегства Магдалены, тем более, что мысль о возможности его совершенно не приходила в голову. Только в Париже, когда открыли карету, чтобы выпустить из нее больную, увидели, что там уже никого нет.
Между тем несчастная снова шла по дороге на поиски сына. Ей то казалось, что его у нее украли какие-то странные люди с большими сверкающими глазами, то, что его охватывают языки страшного пламени.