— Дядюшка! — сказала она с удивленным видом и с улыбкой, показывавшей между коралловых губ блестящую эмаль маленьких зубов.
Она была так хороша, что могла бы свести с ума целый конклав кардиналов. Но его преосвященство на этот раз не был расположен сходить с ума. Он сохранил свое хладнокровие, которого всякий другой скоро бы лишился.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
— Вы видите, дядюшка, я спала, — отвечала герцогиня де Комбалэ с наивностью пансионерки.
— В этой гостиной?
— Простите меня, дядюшка. Я надеялась найти вас здесь и, не найдя, хотела подождать. Сегодня вечером я свободна от занятий при королеве. В ожидании вас, я не знаю, от жара или от усталости, мною овладел сон, и я так крепко заснула, что если бы вы меня не разбудили, то я была бы способна проспать до утра.
Это было сказано так естественно и мило, что кардинал, несмотря на свою хитрость, поддался на обман. Он ласково взял герцогиню за подбородок, глаза его оживились, но с похвальным стоицизмом он оттолкнул демона-искусителя и тотчас надел маску сурового бесстрастия.
— Вам надо вернуться в Люксембург, Мария, — сказал он.
— Разве вы не хотите, чтобы я беседовала с вами сегодня? — спросила она, делая дяде гримасу, как избалованный ребенок.
— Нет, я должен долго работать сегодня, и ваше присутствие мне помешает.
— О! Негодный дядя! Вы вовсе не любезны для кардинала, дядюшка. Каким же образом мое присутствие может вам помешать, позвольте вас спросить?
— Оно будет меня волновать.
— Это немножко лучше. А почему оно будет вас волновать?
— Потому что оно покажет мне такие красивые вещи, что на них нельзя глядеть не потеряв головы, а мне нужна моя голова сегодня.
— Вот это хорошо.
— Ты довольна? Твое женское самолюбие удовлетворено? Тем лучше. Теперь подбери твои прекрасные волосы, распустившиеся во время сна, и оставь меня с моими серьезными мыслями.
— Разве эти мысли сегодня серьезнее обыкновенного? — спросила герцогиня де Комбалэ с той свободой в обращении, которую она одна имела право принимать с кардиналом и которую, впрочем, оправдывали узы родства и другие узы, соединявшие их. — Давно уже, дядюшка, не видала я вас таким озабоченным.
— Обстоятельства серьезны, малютка, — отвечал кардинал. — Я в эту минуту придумываю план, который, если удастся, утвердит навсегда в моих руках эту власть, которой я не хотел бы лишиться и которую, однако, не сегодня-завтра малейшее событие может у меня похитить.
Ришелье, опять воротившись к своим на минуту прерванным обширным и мрачным соображениям, поставил на камин подсвечник и начал ходить большими шагами по комнате. Он, по-видимому, забыл герцогиню де Комбалэ и все ее прелести и думал вслух, как будто был один:
— Моя карьера имеет только одно основание, основание слабое: жизнь короля. Пока король жив, я буду королем больше него, но день его смерти будет концом моей карьеры. Все эти могущественные враги, которым я иду наперекор, ставя пред собой как щит имя и особу короля, увидят меня тогда без защиты и не пощадят, и не помилуют. Людовик XIII умрет в молодости. Я должен найти себе другой щит, когда лишусь этого. Нашел ли я его? Может быть. Партия, которую я сыграл сегодня, решительна; выиграл ли я ее, проиграл ли? Будущее, близкое будущее скажет мне это. Если она выиграна, я непоколебим, если проиграна, я могу перенести ее на другую почву и сыграть с другой ставкой. Если королева мне изменит, остается брат короля, а чтобы сделать брата короля моим послушным орудием, у меня есть под рукою возле меня…
Кардинал остановился среди своей фразы. Его жгучий взгляд, сверкавший огнем гениальности, остановился на глазах герцогини де Комбалэ, которая с любопытством следила за его неровной походкой, а за его монологом еще с большим вниманием.
— Вы еще здесь, Мария? — сказал он грубым голосом.
Герцогиня очень хорошо знала дядю; она знала, что если бывали минуты, когда кардинал был очень чувствителен к ее задорным гримаскам, но бывали другие минуты, когда весь арсенал ее обольщений не мог преодолеть его холодного бесстрастия. Очевидно, в этот вечер кардинал находился в последнем расположении духа. Она тотчас опустила глаза и отвечала смиренно:
— Я ухожу, дядюшка.
Она была уже у двери гостиной, когда Ришелье позвал ее смягченным голосом.
— Останься, — сказал он, — и сядь здесь возле меня.