Злые языки поговаривали, что незадолго до его рождения поблизости кочевал цыганский табор. Но рассудительные люди помнили, что дедом Ловисы по отцовской линии был испанец, матрос, который доплыл до берега в Орусте после кораблекрушения.
Хозяева усадьбы были родней, владелец Иоэль Эрикссон приходился братом матери Ханны. Дед до сих пор жил во Фрамгордене, а другие участки поделил между детьми. Иоэль, сын, получил Люккан. Майя-Лиза и ее муж — Бротен, участок там был меньше и земля хуже.
Словно в награду за эту несправедливость Майя-Лиза вышла замуж за доброго и работящего парня, Августа Ольссона, родившегося и выросшего в Норвегии. Между тем Иоэль случайно встретился с угрюмой Ловисой из Бохюслена.
Ловиса была набожна и благочестива. Подобно многим женщинам такого сорта, она находила какую-то странную радость в том, чтобы держать мужа в ежовых рукавицах, воспитывать его в духе Господа, изводить придирками и замечаниями и каждодневно убеждать в том, что лучше быть в плохом настроении, чем мучиться от нечистой совести.
У Ханны началась череда долгих дней, заполненных тяжелой работой и постоянной руганью. Ханна не жаловалась, дед и его жена и не думали ее жалеть, а Ловиса вообще относилась к ней как к животному. Кормили ее, правда, хорошо, а один день в месяце она была просто счастлива — когда ее отпускали домой к родителям с мешком муки.
В октябре, когда по вечерам стала рано сгущаться темнота, у Ханны пришли первые месячные. Сильно болело внизу живота, крови было много, и девочка испугалась, но не осмелилась ничего сказать Ловисе. Ханна раздергала на жгуты самое рваное полотенце и зажала их между ног, чтобы кровь не текла на пол. Ловиса подозрительно посмотрела на Ханну и, как всегда, на нее накричала:
— Пошевеливайся, что сидишь как колода, шевели ногами, девчонка!
Она позволила себе расплакаться только в субботу, когда пришла домой и уткнулась в грудь матери. Но мать отнеслась ко всему философски — подумаешь, какая-то капелька, стоит ли из-за этого плакать. Мать научила ее делать нормальные прокладки и закреплять их поясом на талии. Мать даже не пожалела для любимой дочери две драгоценные английские булавки из своей швейной шкатулки. Это было целое богатство. Позже Майя-Лиза сказала:
— Теперь ты должна понимать, что это опасно. Держись подальше от лоханей с помоями.
Однажды настал вечер, когда Ханне пришлось спать на сеновале. Вообще-то спальное место ей отвели в кухне, но там было неспокойно, там по вечерам вечно ссорились и ругались. Чаще всего ругали сына, которого мать вконец избаловала, или отец ругался с людьми. Ханна так уставала за день, что засыпала, несмотря на летавшие над ее сундуком ругательства. Но тем вечером работники подрались прямо в комнате, и в кухне были слышны звуки глухих ударов и громкие проклятия. Ханна решила, что теперь Иоэлю конец. Но потом раздался вопль Черного Рикарда. Подстрекательский вопль, больше похожий на рев из преисподней.
Он их подзуживал, прости его Господь.
Именно тогда Ханна сбежала в хлев. Она, правда, очень боялась мальчишки, который принимался щипать ее, стоило только матери отвести от него взгляд.
Она мгновенно уснула на сене, как измотанная за день ломовая лошадь, и проснулась оттого, что сын Ловисы пытался задрать ей юбку. Ханна старалась вырваться, но он держал ее крепко, и она поняла, что сейчас умрет. Поняв это, перестала сопротивляться. Рикард оказался тяжелым как бык. Он навалился на нее, втиснулся в нее, и Ханне показалось, что она сейчас разорвется на куски от жуткой нестерпимой боли. Она просила Бога забрать ее.
Потом ей показалось, что она и в самом деле умирает, но к полудню, к своему удивлению, очнулась, окровавленная и истерзанная. Она попробовала пошевелить сначала кистями рук, потом плечами, а потом ногами. Решение она приняла сразу, хотя сначала это была лишь неясная мысль: скорее домой, к маме.
Она медленно брела по лесу, оставляя за собой кровавый след. Последний километр ползла на четвереньках, но у нее хватило сил, добравшись до двери, вползти на крыльцо и позвать мать.
В первый и последний раз в жизни Ханна видела, как ее мать плачет. Девочка легла на кухонный стол, а мать выжимала тряпку за тряпкой, но не могла остановить кровь.