До дома Бруман добрался лишь поздно вечером. Однако в кухне горела лучина, а Ханна гладила белье. Она боится оставаться одна, подумалось Йону, и он крикнул, прежде чем постучать в дверь:
— Ханна, вот и я!
Она бросилась к мужу, и в темноте он заметил, как она досадливо вытирает слезы тыльной стороной ладони.
— Господи, как я рада, — сказала она.
— Тебе было страшно?
— Да нет, на чердаке спит мой брат.
Только теперь он вспомнил, что они с Августом договорились, чтобы Рудольф ночевал в сарае, когда Ханна остается одна. В тот же миг он почувствовал, что его оставили все тяжелые мысли. Во всяком случае, на этот раз.
— Так вот ты стоишь тут и гладишь в темноте?
— Но в этот час всегда темно.
Они едва прикоснулись друг к другу, но радость встречи уже осветила кухню. Тут Бруман вспомнил о керосиновой лампе и укоризненно произнес:
— Убери эту щепку и садись за стол, Ханна.
Он не смотрел на жену, когда ставил на стол лампу и заправлял ее керосином. Но, запалив фитиль, он уже не отводил от Ханны взгляда. Они стояли, залитые ярким светом, и Йон с наслаждением упивался удивлением и почти необъяснимой радостью жены. Помолчав, она прошептала:
— У нас сейчас светло как летом.
Было так светло, что проснулся Рагнар. Мальчик сел, протер глаза и удивленно спросил:
— Уже утро?
В этот миг он увидел Йона и бросился на шею отчиму. Мальчик тискал Брумана так, как тот сам хотел бы потискать свою жену, но не осмеливался.
Лишь на следующее утро Йон Бруман вспомнил о зеркале:
— Я принес подарок от Альмы.
Это красивое зеркало он повесил на стене в зале. Ханна стояла рядом, восхищенно качая головой, долго гладила рукой золоченую раму, но так и не отважилась взглянуть на свое отражение.
— Да посмотрись же в зеркало, погляди, какая ты красивая, — не выдержав, проговорил Йон.
Ханна повиновалась, посмотрела на себя в зеркало, вспыхнула до корней волос, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
Подавая мужу утренний кофе, она спросила:
— Как чувствует себя мама Эран?
— Как обычно, — ответил Йон, и это все, что было сказано о визите в Вермлан.
Спустя неделю заработала мельница, шум водопада стал тише. Деревянное колесо служило теперь как бы шлюзом плотины. Бруман был невероятно доволен и очень радовался, что у него остались деньги расплатиться с Августом и его сыновьями за выполненную работу.
Правда, Ханне он сказал, что это были последние деньги в их кошельке. Но Ханна ответила так, как он и ожидал:
— Ничего, мы это переживем.
Она была твердо уверена в своем богатстве. У нее есть крупа, погреб ломится от картошки и брюквы, варенья из брусники и морошки. Куры исправно неслись, а двоюродная сестра подарила ей свинью. В чулане стояло масло, а на чердаке каждую неделю исправно булькал самогонный аппарат. Муки у них всегда будет в избытке — не может же не быть хлеба в доме мельника!
Была еще и рыба. Йон Бруман был великий искусник, и многие его навыки удивляли людей долины. Вся округа говорила о его невероятном умении ловить рыбу в озерах. Мало у кого в деревне были лодки, и даже за голодные годы они так и не привыкли есть рыбу. Вскоре по приезде Бруман раздобыл где-то плоскодонку и с тех пор каждый вечер ставил в озере вентерь.
Из рыбных блюд Ханна за всю свою короткую жизнь ела только селедку, поэтому у нее вначале были трудности с щуками, окунями и сигами. Но она поверила Йону, убеждавшему ее, что озерная рыба — очень полезная еда, и скоро привыкла и готовить, и есть рыбу.
Каждый день Ханны был с утра до вечера заполнен работой. Раньше она не знала, что крестьяне, ожидая конца помола, охотно пьют кофе, да и от хлеба или булочки не отказываются.
— Это прямо какая-то гостиница, — говорила Ханна матери. Но она радовалась людям, с которыми было так приятно поговорить, пошутить и посмеяться.
Наступила зима, выпал снег, и на мельницу зачастили другие гости. Как обычно, зимой к домам потянулись нищие. Они стояли у дверей кухни и молча смотрели в окно почерневшими от напряжения глазами. Особенно тяжело было смотреть на детей. Сердце Ханны не выдерживало. Она пекла и давала нищим хлеб и снова пекла.
— Я не виновата, они сами идут, — говорила она Йону, который в ответ молчал и понимающе кивал. Но чем больше Ханна пекла, тем дальше распространялась молва, и поток нищих не скудел, а, наоборот, нарастал день ото дня.
— Тебе же очень тяжело, — говорил Йон, видя, как жена каждый вечер оттирает пол, стол и скамьи на кухне. Ханна не только боялась блох и вшей, она искренне верила, что в грязи, оставленной нищими, гнездятся страшные болезни. Бруман посмеивался, но ничего не говорил, понимая, что не сможет одолеть эти ее суеверия.