Анне вдруг кажется, что она явственно слышит детский голос, который спрашивает:
— Почему она не настоящая бабушка? Такая, у которой сидят на коленях, а она рассказывает сказки?
Тут же Анна слышит и ответ матери:
— Она старенькая и сильно устает, Анна. В молодости ей порядком досталось. У нее никогда в жизни не было времени для сказок.
Не показалось ли ей, что она слышит горечь в голосе матери? Нет, она должна вспомнить все сама.
Бабушка иногда приходила в гости. Случалось это по утрам. Анна тогда была маленькая, а бабушка еще могла пройти долгий путь от автобусной остановки до дома у моря, где они тогда жили. Бабушка садилась на стоявший в кухне диван, пахнувший печеньем и свежим пшеничным хлебом, стол накрывали скатертью и ставили самые красивые чашки. Бабушка приносила с собой ощущение благости, спокойствия, она была похожа на большую кошку, которая тихо мурлычет, свернувшись в клубочек в углу дивана. Она и правда мурлыкала, это я помню. В груди у нее что-то шуршало и скрипело, как в крупорушке, когда она молчала.
Слушать ее речь тоже было очень приятно, и забавно — она говорила наполовину по-норвежски, быстро и не всегда понятно.
— Как тут у нас, — говорила она, — красиво и аккуратненько.
Она постоянно удивляла себя и других тем, что слова слетали с ее губ быстрее, чем она их осознавала. Она замечала это слишком поздно и либо смущалась, либо начинала смеяться.
О чем они говорили?
О соседях по муниципальному дому. О детях, которые плохо себя вели, о пьющих мужиках и больных женщинах. Но говорили и о свадьбах и новорожденных, о праздниках, о еде, да и вообще обо всем, о чем говорят люди.
Для ребенка это было все равно что залезть на крышу и наблюдать сверху за сутолокой человеческих фигурок. Это было как игра. Но для обеих женщин это была реальность и настоящая, серьезная жизнь. Они проявляли живейший интерес к болезненным детям Хеглундов, пьянству маляра Юханссона и странной болезни фру Ник лас сон.
Обычные сплетни. Не сказать чтобы слишком злые, но, во всяком случае, и не добрые. Только теперь Анна поняла, что в эту болтовню выплескивалась бесконечная оргия чувств. Они купались в чужих несчастьях, отвлекаясь от трудностей личных, о которых было не принято вспоминать. Говорить о них было невозможно. Стыдно.
Бабушку было очень легко вогнать в краску.
— Ты никогда не плачешь, бабушка?
— Нет, а зачем плакать? — ответила она и залилась пунцовым румянцем.
Мама страшно смутилась и отчитала дочку. Было много вещей, о которых не позволялось спрашивать бабушку, и за такие вопросы на назойливых детей можно было и прикрикнуть, а Юханна всегда переживала из-за нахальных вопросов своей дочки.
— Ты всегда была чертовски практична, — сказала Анна, глядя на фотографию.
«Может быть, я ошибаюсь, — подумала Анна, оторвав взгляд от фотографии и посмотрев на море за окном. Она окинула взором длинный ряд маленьких домиков, в которых — забор к забору — жили новые люди, не знавшие друг друга даже по именам. — Может быть, вы так себя вели, потому что обе сильно тосковали по деревне, откуда были родом? Так вы старались оживить и восстановить связи и чувства, любой ценой сохранить их после переезда в большой город».
Анна почти физически уловила смешок бабушки по поводу такого объяснения. Ей нравился город, электрический свет, водопровод, магазины, находившиеся по соседству в том же квартале, и право запирать свою дверь.
Бабушка приезжала на ужин по воскресеньям, точнее, папа привозил ее на машине. На бабушке неизменно был длинный черный шарф и белый крестик на шее, за столом она сидела молча и говорила, только если ее о чем-то спрашивали, и всегда во всем соглашалась с зятем.
Анну внезапно поразило неожиданное воспоминание. Воспоминание совершенно отчетливое. Так же удивленно за столом говорили о том, что учительница нашла Анну одаренной.
Одаренная? Это было необычное для родственников слово. Да и учительница говорила о нереальности дальнейшей учебы. Бабушка покраснела и возмущенно фыркнула — разговор стал ей невыносим. Она задержала взгляд на внучке и сказала:
— И что толку от всего этого? Ты же всего лишь девушка. Задерешь нос и сбежишь отсюда, вот и все.
Наверное, эти слова и определили будущность Анны. «Всего лишь девушка»! Эти слова вызвали вспышку гнева у папы, который никогда не признавал, что страшно разочарован из-за того, что его единственное дитя — девочка.
— Анна сама это решит, — сказал он. — Если захочет учиться, значит, так и будет.
«Как же я могла забыть то воскресенье, тот разговор?» — подумала Анна. Она вернулась к кровати и снова вгляделась в фотографию.