— Да, довольно часто.
— Быть может, она бы согласилась писать что-нибудь для меня время от времени?
— Почему бы вам не спросить ее саму? А еще лучше попросите ее — пусть сама расскажет что-нибудь.
— Возможно, я так и сделаю.
* * *Та зима оказалась сурова к Джону. Слишком часто ему приходилось сидеть дома то с одним вирусом, то с другим, а это означало, что наши визиты стали куда реже и короче, чем раньше. Когда нам все-таки удавалось пообщаться, он выглядел гораздо более задумчивым. Острота и резкость куда-то исчезли. Теперь ему больше нравилось слушать, чем пускаться в сложные рассуждения о природе вещей. Даже не знаю, как он воспринял бы комментарий Анны по поводу своего преображения.
— Он стал таким хорошим, — сказала она.
Не уверен, что использовал бы те же самые слова, но перемены были и в самом деле очевидны. Куда-то подевалась его непоколебимая уверенность. Теперь он с большим вниманием прислушивался к мнению других и даже, что меня несказанно удивляло, сам задавал вопросы, чего я от него никогда раньше не слышал. Когда же мне случалось задать ему вопрос, ответ нередко был: «Я не уверен, Финн» или «Я не знаю». И очень часто, говоря со мной о чем-то, он вдруг поворачивался к Анне и спрашивал: «А ты что думаешь по этому поводу, моя милая?» У меня было стойкое ощущение, что он пытается завладеть хотя бы искоркой Анниного огня, частицей ее открытости и восторга перед ликом природы. Может быть, все это было не более чем игрой воображения, но мне так действительно казалось. Я чувствовал, что на самом деле он хочет поговорить с ней, а вовсе не со мной. Во многом мы с ним были слишком похожи, чтобы сейчас я мог оказаться хоть чем-то ему полезен. Моя роль в этой триаде сводилась к исполнению функций переводчика.
Большую часть времени они, видимо, совершенно не осознавали, что я тоже присутствую в комнате. Старый Джон даже временами принимался хихикать. Не так, как хихикают украдкой, прикрыв рот ладошкой, а таким полновесным, жизнерадостным хихиком. Поначалу он все время пытался извиняться, но потом привык и, когда подходил приступ, просто брал Анну и давал себе волю. Было очень здорово видеть, как эти двое радостно хохочут на пару. У них были секреты, в которые меня не посвящали. Они разгадали друг в друге нечто такое, чем я не обладал. Несмотря на все их веселье, я чувствовал, что Джон переживает не лучшие дни своей жизни. Он все время боролся с чем-то внутри себя, и я не мог понять с чем, а ни он, ни Анна не хотели мне говорить. Меня не только частенько отсылали заняться чем-нибудь полезным (а на самом деле абсолютно бесполезным… или мне так только казалось), но и делали это в не терпящей возражений форме.
— Финн, пойди и купи в лавке пончиков. Уверен, Анна не стала бы возражать против парочки пончиков к чаю.
Естественно, я шел. Я был совершенно не в состоянии популярно объяснить ему, что на кухне в буфете ждет своего часа целый пакет этих самых пончиков. Я уходил и оставлял их вдвоем. На самом деле мне не влом было делать все эти пустяки. Что меня действительно заставало врасплох, так это когда после беготни по магазинам я водружал на стол в гостиной поднос с чайным сервизом, он оборачивался ко мне и изрекал:
— Пончики, Финн? Ты же знаешь, я их никогда не ем. Неужели на кухне нет бисквитов с джемом? Или простых булочек?
Мне стоило большого труда не рассказать ему, что на кухне имелись не только бисквиты с джемом и простые булочки без всего, но и фруктовый пирог и еще по меньшей мере шесть пышек. Так что я молчал. На самом деле оно того не стоило.
* * *Ма отличалась от всех прочих вовсе не тем, что она была такой ужасно хорошей. Ей было не чуждо крепкое словцо, и, когда ей случалось выйти из себя, на это действительно стоило посмотреть. Умри все живое! Нет, она действительно была не такой, как все, — гораздо проще.
С ее точки зрения, причиной тому, что этот старый добрый мир так запутался, было отнюдь не то, что люди верили или, наоборот, не верили в бога. На самом деле вся штука была в том, что все хотели сделать больше, чем бог. Она формулировала это так: «Вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что вы обязаны сделать больше, чем бог, да или нет?» Лично я не припомню, чтобы мне такое говорили. Все вышесказанное отнюдь не означало, что мама не особенно напрягалась с работой. Однако у нее всегда находилось время для себя самой, время, когда она просто жила — со всеми сопутствующими тому, чтобы просто жить, сумасшедшинками. Она умела выключаться. Анна тоже в совершенстве владела этим искусством. Она, кажется, умела выключаться от природы, а для меня оно всегда было тяжкой работой, и, чтобы научиться этому, мне пришлось потратить массу времени и сил. Как говаривала Ма: «Как можно было бы читать книгу, если бы между словами не было промежутков? И представь себе, на что была бы похожа музыка, если бы не паузы!»
* * *