— С уроками керамики в приличный колледж не поступишь, — предупредила она, не одобряя мои наклонности в выборе предметов.
Спасибо, мам. Отправила меня повышать культурный уровень в город, прославившийся своим искусством, и заперла на занятиях по математике. Я подхожу к Мередит и Рашми, ощущая себя третей лишней, но молюсь, чтобы у нас оказались хоть какие-то общие предметы. Мне везёт.
— Три со мной и четыре с Раш! — улыбается Мередит, возвращая расписание. Её пластмассовые колечки цвета радуги ударяются друг о друга.
Раш. Какое неудачное прозвище[11]. Они сплетничают о неизвестных мне людях, и мой разум уносится на другую сторону внутреннего дворика, где в очереди Р-Я стоят Джош и Сент-Клер. Интересно, есть ли у меня хоть какие-то занятия с ним.
Простите, с ними. Занятия с ними.
Дождь прекратился, и Джош взметает брызги луж в направлении Сент-Клера. Сент-Клер смеётся и говорит что-то в ответ, и они оба заливаются смехом. Внезапно я отмечаю, что Сент-Клер ниже Джоша. Намного. Странно, что я ранее этого не замечала, но он не комплексует. Большинство стесняются или огрызаются по этому поводу, или то и другое одновременно, но Сент-Клер уверен, дружелюбен и…
— Ё-мае, на кого ты уставилась?
— Что? — Отдёргиваю голову, но оказывается, Рашми сказала это не мне. Она кивает Мередит, которой так же неловко, как и мне.
— Ты в Сент-Клере дырки прожжёшь. Нельзя же так.
— Заткнись. — Но Мередит улыбается мне и пожимает плечами.
Слава богу. Вопрос исчерпан. Как будто мне нужны ещё причины закатывать губу. Чудо-парень официально недоступен.
— Ничего ему не рассказывай, — просит она. — Пожалуйста.
— Конечно, — обещаю я.
— Поскольку мы, само собой, просто друзья.
— Само собой.
Мы слоняемся по школе, пока не наступает время для приветственной речи. У директрисы длинная шея, изящная головка и осанка балерины, а белоснежные волосы стянуты в аккуратный узел, который придаёт даме утончённости, а не лишних лет. Истинная парижанка, хотя я знаю из своего извещения о поступлении, что она из Чикаго. Её взгляд скользит по нам, её сотни выбранных учеников.
— Поздравляю с ещё одним захватывающим учебным годом в американской парижской школе. Я рада видеть столько знакомых лиц и ещё счастливее заметить новые.
Очевидно, даже Франция не может улучшить школьные речи.
— Студентов, которые учились здесь в прошлом году, я прошу оказать тёплый приём новичкам.
Жидкие вежливые аплодисменты. Я оглядываюсь и замечаю взгляд Сент-Клера. Он хлопает и поднимает руки в мою сторону. Краснею и резко отворачиваюсь.
Директор продолжает говорить. Соберись, Анна. Сконцентрируйся. Но я чувствую его опаляющий взгляд. На коже выступает пот. Меня точно подрубили. Почему он на меня смотрит? Он все ещё смотрит? Думаю, да. Почему, почему, почему? Интересно, а смотрит он на меня с дружелюбием, враждебностью или безразличием?
Но когда я наконец оборачиваюсь, взгляд Сент-Клера направлен в другую сторону. Он кусает кончик мизинца.
Речь закончена, и Рашми уходит к парням. Мередит ведёт меня на английский. Профессор ещё не пришла, и мы выбираем места на галёрке. Классная комната меньше, чем я привыкла, а тёмные, светящиеся от чистоты высокие окна напоминают двери. Но доска, вмонтированная в стену точилка для карандашей и парты точно такие же, как в Америке. Я концентрируюсь на знакомых вещах, чтобы ослабить напряжение.
— Тебе понравится профессор Коул, — говорит Мередит. — Она весёлая и всегда советует превосходные книги.
— Мой папа — романист, — выбалтываю я, не подумав, и тут же жалею об этом.
— Правда? Кто?
— Джеймс Эшли. Это его псевдоним. Наверное, Олифант звучит слишком приземлённо.
— Кто?
Фактор оскорбления умножается.
— «Решение»? «Вход»? По ним ещё сняли кино. Ладно, забудь, у них всех такие неопределённые названия…
Она с волнением наклоняется вперёд.
— Нет, моя мама обожает «Вход»!
Я морщу нос.
— Эй, они совсем не отстойные. Я как-то посмотрела этот фильм с мамой и разревелась, когда та девочка умерла от лейкемии.
— Кто умер от лейкемии? — Рашми шлёпает рюкзак рядом со мной. За ней приходит Сент-Клер и занимает место перед Мередит.
— Папа Анны написал «Вход», — объявляет Мередит.
Я кашляю.
— Не то, чтобы этим я горжусь.
— Извини, а что за «Вход»? — интересуется Рашми.
— Ну, по фильму мальчик помогает маленькой девочке в лифте нажать на нужную кнопку, а затем вырастает и влюбляется в неё, — рассказывает Мередит, пока Сент-Клер откидывается назад на стуле и изучает её расписание. — Но в день после помолвки она узнает о страшном диагнозе.
— К алтарю отец привозит дочь уже в инвалидном кресле, — продолжаю я. — А затем она умирает в медовый месяц.
— Тьфу ты, — одновременно откликаются Рашми и Сент-Клер.
Неловкая ситуация.
— Где Джош? — спрашиваю я.
— Он же на класс младше, — отвечает Рашми, как будто я уже должна была это знать. — Мы бросили его на введение в математический анализ.
— О. — Наша беседа зашла в тупик. Прекрасно.
— Три общих предмета, Мер. Дай свой. — Сент-Клер снова откидывается назад и крадёт мою половинку. — O-o-o, основы французского.
— Как я и говорила.
— Всё не так уж плохо. — Он возвращает расписание и улыбается. — Ты будешь читать меню без меня, пока не заучишь.
Хм, возможно я не хочу учить французский язык.
Блин! Мальчики превращают девочек в таких идиоток.
— Бонжур а тю[12]. — В класс входит женщина в ярко-бирюзовом платье и ставит кофейную чашку на трибуну. Она довольно молодая, и у неё самые светлые волосы, которые я когда-либо видела у учителя.
— Для… — Её глаза осматривают комнату и останавливаются на мне.
Что? Что я сделала?
— Для нашей единственной новенькой — жё м’аппель профессор Коул[13].
Она делает глубокий реверанс, и класс смеётся. Все оборачиваются в мою сторону.
— Здравствуйте, — пищу я.
Подозрения подтверждены. Из двадцати пяти человек — всего выпускного класса — я единственная новенькая. Это означает, что у моих одноклассников есть ещё одно преимущество: они знают учителей. Школа такая маленькая, что каждый предмет преподаётся одним профессором во всех четырёх классах.
Интересно, какого студента выбросили, чтобы освободить мне место? Вероятно, кого-то более крутого. Кого-нибудь с дредами, татуировками кинозвёзд и связями в музыкальной индустрии.
— Вижу, персонал снова проигнорировал мою просьбу, — говорит профессор Коул. — Всем встать. Вы знаете порядок.
Я не знаю, но выдвигаю стол, когда все остальные начинают делать то же самое. Мы ставим их в большой круг. Странно видеть всех моих одноклассников одновременно. Пользуюсь возможностью разглядеть их. Не думаю, что я выделяюсь, но их джинсы, обувь и рюкзаки дороже моих. Они выглядят более чистыми, более сверкающими.
Ничего удивительного. Моя мама — учительница биологии в средней школе, так что у нас немного денег на лишние расходы. Папа платит за ипотеку и помогает со счетами, но этого не хватает, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что он в любом случае отвертится от её просьбы и пойдёт купить себе новый эллиптический тренажёр.
Может быть, в этом есть своя доля правды.
Остаток утра проходит как в тумане. Мне нравится профессор Коул, и мой учитель математики, профессор Бабино, тоже весьма мил. Он парижанин, а ещё выгибает брови и брызжет слюной при разговоре. Честно говоря, не думаю, что это национальная черта. Думаю, это простая шепелявость. С акцентом нелегко говорить.
После математики у меня стоят основы французского. Профессор Гиллет тоже парижанка. Символично. В этой школе иностранный всегда преподают носители языка. Мои учителя испанского вечно закатывали глаза и восклицали «¡Ае, диос мио!»[14] всякий раз как я поднимала руку. Они были расстроены, когда я не могла разобраться в понятии, которое казалось для них очевидным.