Черезъ 5 минутъ вошла [472]подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замужъ, извѣстная умница и болтунья Графиня Нордстонъ. [473]
Вслѣдъ за ней вышла и Кити безъ слѣдовъ слезъ, но съ пристыженнымъ и тихимъ выраженіемъ лица. Пока Нордстонъ заговорила съ Княземъ, Кити подошла къ Левину.
— Какъ я вамъ благодарна, что вы не уѣхали. Не уѣзжайте, простите.>
* № 14 (рук. № 17).
Но Левинъ не то что былъ невеселъ, онъ былъ стѣсненъ. Несмотря на то, что онъ живалъ въ городахъ и въ свѣтѣ, эта обстановка бронзъ, зеркалъ, газа. Татаръ — все это ему послѣ деревенской жизни было стѣснительно.
— Я провинціалъ сталъ, меня все это стѣсняетъ.
— Ахъ да, помнишь, какъ мы разъ отъ цыганъ ѣхали, — вспомнилъ Степанъ Аркадьичъ (Левинъ одно время, увлеченный Облонскимъ, ѣздилъ къ цыганамъ) — и мы заѣхали ужинать въ 5-мъ часу утра въ Bocher de lancala?
— Что? не помню.
— Какже, ты отличился. Намъ не отворяли, и ты вызвался убѣдить ихъ. И говоришь: «намъ только кусочекъ жаркаго и сыра», и, разумѣется, намъ захлопнули дверь.
— Да, у меня въ крови деревенскія привычки, — смѣясь сказалъ Левинъ.
* № 15 (рук. № 17).
— Ну, теперь давай тотъ длинный разговоръ, который ты обѣщалъ.
— Да только я не знаю, говорить ли, — краснѣя сказалъ Левинъ.
— Говорить, говорить и непремѣнно говорить. О, какой ты счастливецъ! — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, глядя въ глаза Левину.
— Отчего?
— Узнаю коней ретивыхъ по какимъ то ихъ таврамъ, юношей влюбленныхъ узнаю по ихъ глазамъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ.
— Ну, не очень юноша. Тебѣ сколько лѣтъ?
— Мнѣ 34. Я двумя годами старше тебя. Да не въ годахъ, у тебя все впереди, а...
— А у тебя уже назади?
— Нѣтъ, хоть не назади, у тебя будущее, а у меня настоящее, и настоящее такъ, въ пересыпочку.
— А что?
— Да нехорошо. Ну, да я не объ себѣ хочу говорить, и потомъ объяснить всего нельзя, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, который дѣйствительно не любилъ говорить, хоть ему хотѣлось теперь все разсказать именно Левину. Онъ зналъ, что Левинъ, хоть и строгій судья и моралистъ, какъ онъ зналъ его, пойметъ и съ любовью къ нему обсудитъ и извинить, можетъ быть.
— Не объ себѣ, ну, выкладывай. Эй, принимай! — крикнулъ онъ Татарину.
Но Левину что то мѣшало говорить. Однако онъ, видимо сдѣлавъ усиліе, началъ:
— Ты догадываешься?
— Догадываюсь; но не могу начать говорить. Ужъ по этому ты можешь видѣть, вѣрно или невѣрно я догадываюсь, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, и прекрасные глаза сіяли почти женской нѣжностью, глядя на Левина. [474]
— Ну чтожь ты скажешь мнѣ? По крайней мѣрѣ, ты откровенно, пожалуйста, — говорилъ Левинъ, — какъ ты смотришь на это? Какъ на возможную и желательную для тебя?
— Я? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ. — Я ничего такъ не желалъ бы, какъ этаго. Ничего. Это лучшее, что могло бы быть.
— Но возможная ли?
— Отчего жъ невозможная?
— Я и хотѣлъ просить тебя сказать мнѣ откровенно свое мнѣніе, и если меня ждетъ отказъ, какъ я думаю...
— Отчего?
— Если ждетъ отказъ, то избавить меня и ее отъ тяжелой минуты.
— Ну, это во всякомъ случаѣ для дѣвушки не тяжелая минута, а такая, которой онѣ гордятся.
— Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?
— Я? Я бы сказалъ, что [475]ты теперь выбралъ самое лучшее время для предложенія.
— Отчего? — сказалъ Левинъ и свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать [476]Степана Аркадьича, начавшаго было ему класть. [477]
— Оттого что послѣднюю зиму сталъ ѣздить къ нимъ Алексѣй Вронской, — сказалъ [478]Степанъ Аркадьичъ, кладя свою [479]красивую бѣлую руку на локоть Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса.
— Постой, соуса возьми. [480]
— Ну и что же?
— Алексѣй Вронский есть, я думаю, лучшая партія въ Россіи, какъ говорятъ матушки. И какъ я вижу, онъ влюбленъ по уши. Но я тебѣ... И говорить нечего; несмотря на то, что Вронской отличный малый, для меня то, чтобы ты женился на Кити, было бы... Ну, я не стану говорить что̀, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, не любившій фразъ.
Но Левинъ видѣлъ по сіяющему и серьезному лицу Облонскаго, что это были не слова. Левинъ не могъ удержаться, чтобы не покраснѣть, когда Облонскій произнесъ наконецъ словами то, о чемъ они говорили.
— Ну, подай другую, — обратился Степанъ Аркадьичъ къ Татарину, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ именно тогда, когда его не нужно было.
— Да, да, ты правъ. Я говорилъ глупости.
— Нѣтъ, отчего, ты спрашивалъ моего совѣта.
— Но кто это такой и что такое этотъ Вронской, я понятія не имѣю. [481]
— Вронскій богачъ, сынъ графа Иларіона [1 неразобр.],кавалеристъ и отличный, точно отличный малый.
— Но что же онъ такое? Подробнѣе скажи мнѣ, — сказалъ Левинъ.
— Ты нынче увидишь его. Во первыхъ, это славный малый, во вторыхъ, не изъ тѣхъ класическихъ приличныхъ дурногвардейцевъ, а очень образованный человѣкъ, въ своемъ родѣ новый сортъ людей.
— Какой же новый сортъ?
— По моему, это вотъ какой новый сортъ: [482]онъ либераленъ, понимаешь, въ своемъ родѣ и кругѣ. Разумѣется, онъ не соціалистъ, [483]но онъ какъ будто не дорожитъ тѣми преимуществами, которыя ему сами собой дались какъ сыну графа Вронскаго, а онъ [484]страстный конскій охотникъ, спортсмэнъ, живетъ внѣ Петербурга, за ремонтами, и хочетъ выдти въ отставку. Однимъ словомъ, пренебрегаетъ тѣми благами, за которыми всѣ бѣгаютъ, и совершенно, и притомъ [485]славный малый и выпить не дуракъ.
— Ну такъ что же, — сказалъ Левинъ, задумчиво выпивая бокалъ.
— А то, что на твоемъ мѣстѣ я бы рѣшилъ дѣло какъ можно скорѣе, и если ты будешь выбранъ, какъ я надѣюсь и желаю...
— Ты надѣешься?
* № 16 (рук. № 103).
Кити испытывала послѣ обѣда и до начала вечера чувство подобное тому, которое испытываетъ юноша передъ сраженіемъ. Сердце ея билось сильно, и мысли не могли ни на чемъ остановиться, возвращаясь къ роковому вопросу: «который?»
Но какъ только она начинала думать объ этомъ, она или вспоминала разговоры и положенiе съ Левинымъ и съ [486]Удашевымъ, или представляла себѣ положенія будущія замужемъ за Левинымъ и за [487]Удашевымъ, но думать и рѣшать ничего не могла. Когда она думала о прошедшемъ, она съ удовольствіемъ, съ нѣжностью останавливалась на воспоминаніяхъ своихъ отношеній съ Левинымъ. Воспоминанія [488]дѣтства и воспоминанія о дружбѣ его съ умершимъ братомъ придавали поэтическую грустную прелесть этимъ мыслямъ. Да и вообще ей легко, радостно было вспоминать про Левина. Въ воспоминанія же [489]объ Удашевѣ примѣшивалось что то [490]неловкое, несмотря на то, что онъ былъ въ высшей степени свѣтскій и спокойный человѣкъ, какъ будто фальшь какая то была не въ немъ, онъ былъ очень простъ и милъ, но въ ней самой, тогда какъ съ Левинымъ она чувствовала себя совершенно простою и ясною; но за то какъ только она думала о будущемъ съ [491]Удашевымъ, все будущее представлялось прелестнымъ, блестящимъ, невѣдомо поэтическимъ, съ Левинымъ же ничего не представлялось радостнаго, но что то туманное, сѣрое.
474
— Я? Обѣими руками. Но, къ несчастью, у меня нѣтъ сестры незамужней, а есть свояченица.
И глаза Степана Аркадьича весело смѣялись.
— Да я про нее и говорю, — рѣшительно сказалъ Левинъ.
Краска, только что проходившая, опять при этихъ словахъ покрыла уши и шею Левина.
— Я и не догадывался, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, также смѣясь глазами. — Но послушай, безъ шутокъ, — сказалъ, перемѣнивъ позу и выраженіе, — я отъ всей души желалъ бы, но мнѣ вмѣшиваться въ это дѣло и кому нибудь опасно.
— То есть ты хочешь знать, рѣшилъ ли я? Да, но согласись, что получить отказъ...
— Ну да, ну да, — сіяя улыбкой, поддакивалъ Степанъ Аркадьичъ.
— Есть одна изъ ужаснѣйшихъ вещей. А я не знаю, чего мнѣ ждать! — Онъ сердито взглянулъ на вошедшаго Татарина и перемѣнилъ русскую рѣчь на французскую. — И потому я хотѣлъ просить тебя, какъ моего и ея друга, если ты смотришь на это дѣло какъ на возможность и желательную вещь.
— Еще бы, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, и лицо его сіяло все болѣе и болѣе, и онъ, не спуская глазъ съ Левина, подвинулъ къ себѣ серебряное блюдо съ тюрбо.
475
— Вѣроятности! — заговорилъ онъ. — А если отказъ? Вѣдь это ужасно.
477
И онъ самъ улыбнулся, понявъ, что требуетъ невозможнаго.
480
— Отчего жъ и не хотѣть? Очень бы хотѣлъ. Это въ тысячу разъ легче. Да и не легче, a разумнѣе, чѣмъ мое положеніе теперь. Идти на совершенно неизвѣстное и рисковать — чѣмъ? оскорбить ее и получить отказъ.
Онъ вспыхнулъ, только представивъ себѣ живо это униженіе отказа.
— Это гордость. Страшная гордость. Но ты кушай.
Онъ подвинулъ ему блюдо.
— Я и не говорю, что нѣтъ, — сказалъ, онъ, бросая вилку. — Я не говорю, что я не гордъ, и не говорю, что я хочу быть либераломъ. Я люблю дѣвушку, хочу на ней жениться и желаю какъ можно меньше мучать себя и ее.
— Помилуй, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, — ты что — хочешь сватовства, какъ у купцовъ и въ комедіяхъ? Вѣдь ужъ въ наше время, — сказалъ онъ, этимъ аргументомъ окончательно побивая противника, — въ наше время ужъ права женщинъ, я не говорю эти крайности, а все таки женщина можетъ и должна сама рѣшать свою судьбу.
— И ты все таки не отвѣтилъ мнѣ на мой вопросъ: могу ли я надѣяться?
— Да ты вотъ какіе вопросы задаешь? Ты знаешь, что я тебя люблю, но у тебя главный недостатокъ то, что ты изо всего дѣлаешь трудности и самъ себя мучаешь. Надо проще смотрѣть на жизнь. Все это очень просто. Ты любишь дѣвушку, и на твоемъ мѣстѣ я бы сдѣлалъ сейчасъ предложеніе и все бы узналъ.
— Да, это очень просто по твоему, а по моему совсѣмъ не просто, — сказалъ Левинъ, задумавшись и чувствуя, что изъ его бесѣды съ Облонскимъ ничего не выйдетъ.
— Ну вотъ я скажу тебѣ, — продолжалъ Степанъ Аркадьичъ, — нынѣшнюю зиму къ Щербацкимъ часто ѣздитъ графъ Вронской Алексѣй, знаешь? Ну и очевидно родители думаютъ, что онъ имѣетъ намѣреніе, и оно такъ и должно быть. Но кто же ему можетъ сказать, любитъ ли его дѣвушка или нѣтъ? Ужъ это пускай онъ самъ отъискиваетъ.
481
Мишенька засмѣялся.
— Кто тебѣ сказалъ? Но Вронскій ухаживаетъ и
482
485