Вот общая мысль, которая определяет и сюжет, и композицию, и характеры героев романа. Толстой говорил о переоценке ценностей не в личном, исключительном и случайном смысле, а о закономерном историческом «перевале» русской истории от падения крепостного права до первой русской революции. 1905 год еще был далеко. Но его предпосылки стали складываться сразу же после 1861 года. Поэтому и возникло у Толстого это удивительное по точности определение: «У нас все переворотилось…»
На эту историческую формулу романа «Анна Каренина» впервые указал В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха». «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», — трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861–1905 годов»[43]. Этого одного достаточно, чтобы назвать Толстого не только великим художником, но и великим историком.
Статья В. И. Ленина о Толстом устанавливает историческую перспективу событий от 1861 до 1905 года и определяет сущность социальной критики Толстого во всей сложности его противоречий как отражение определенных общественных и классовых сил эпохи.
И хотя Толстой страшился «пугала» новой жизни, нового времени, знать ничего не хотел о фабричном и рабочем вопросе, заслонялся цветущими липами от заводских пейзажей, время наполняло его роман своим шумом, упорно увлекая его героев к неизвестному будущему.
В современном романе Толстого все было современным: и общий замысел, и подробности. И все, что попадало в поле его зрения, приобретало обобщенный, почти символический характер. Например, железная дорога. Она была в те годы великим техническим новшеством, переворотившим все привычные представления о времени, пространстве и движении.
Жизнь героев романа «Анна Каренина» так или иначе связана с железной дорогой. В один прекрасный день «утренним поездом» в Москву приехал Левин. А на другой день, ближе к полудню, из Петербурга приехала Анна Каренина. «Платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно насупливающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса…»
Уже эти первые сцены указывают на общность «путей», на которых сталкиваются и перекрещиваются судьбы героев современного романа.
Никто не мог теперь обойтись без железной дороги, ни светская дама из столицы, ни усадебный помещик — «деревенщина». «Нынче везде по вашему пути врезалась железная дорога, — говорил М. Е. Салтыков-Щедрин, — и нигде до «вашего места» не доехала»[44].
Железнодорожные станции с расходящимися в разные стороны лучами стальных путей были похожи на земные звезды. Сидя на «звездообразном диване» в ожидании поезда, Анна Каренина с отвращением глядела «на входивших и выходивших» — «все они были противны ей». Какая-то всеобщая разобщенность вокзальной толпы производила на современников горькое впечатление. Здесь все были «врознь», как нигде, пассажиры были похожи на какие-то новые «номадные толпы».
Вспоминалась даже «звезда полынь» из Апокалипсиса, которая упала «на источники» и отравила воды. «Вы слышали о звезде полынь?» — спрашивал Достоевский. Один из его героев называет «звездой полынь» «сеть железных дорог, распространившихся по Европе».
По лучам этой звезды с невиданной дотоле скоростью скользили, опережая друг друга, вести из разных концов света. Левин замечает в кабинете Свияжского круглый стол, «уложенный звездою вокруг лампы на разных языках последними нумерами газет и журналов».
Вронский в романе — вечный странник, человек без корней в почве. «Я рожден цыганом, — говорит он, — и умру цыганом». Это один из толпы цивилизованных кочевников, исчезающий и появляющийся среди железнодорожных «номадов». «Звезда полынь» — звезда Вронского.
В первый раз Анна Каренина увидела его на Московском вокзале. И в последний раз Кознышев встретил его на Московском вокзале, когда он уезжал добровольцем в Сербию. «В косой вечерней тени кулей, наваленных на платформе, Вронский в своем длинном пальто и надвинутой шляпе, с руками в карманах, ходил, как зверь в клетке, на двадцати шагах быстро поворачиваясь…»
Его объяснение с Анной произошло на какой-то глухой станции во время метели. Анна отворила дверь поезда — «метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили о двери». Это был удивительный спор с какой-то бездомной стихией, которая охватывает Анну и Вронского. Из этой метели и возникает фигура Вронского. Он заслоняет собою «свет фонаря».
«Она довольно долго, ничего не отвечая, вглядывалась в него и, несмотря на тень, в которой он стоял, видела, или ей казалось, что видела, и выражение его лица и глаз». «Ужас метели» казался тогда Анне Карениной «прекрасным», но «звезда полынь» взошла и над ее судьбой.