Вронский отказался от честолюбивых планов в начале своей карьеры. Каренин, в самом имени которого есть начальный слог этого слова — кар-ьера, — был на высоте власти, признания и успеха, когда ему поневоле пришлось сойти со сцены.
Однажды приняв «роль твердости и спокойствия», Каренин выдерживал эту роль сколько хватало у него сил, пока не почувствовал себя «постыдно и отвратительно несчастливым», пока не убедился в том, что не сможет выдержать «всеобщего напора презрения и ожесточения».
Каренин долго поднимался по лестнице карьеры и наконец почувствовал себя если не выше всех, то, по крайней мере, выше многих. Иметь друзей, приятелей, близких знакомых — все было для него уже невозможным и ненужным, если все внимание его было сосредоточено в сфере служебных и светских интересов.
И это положение отъединенности и возвышенности не тяготило его до самого того дня, когда он вдруг стал нуждаться в сочувствии и поддержке. И тут он сделал страшное открытие. Оказалось, что «он был совершенно одинок со своим горем».
Самое трагичное в положении Каренина — это именно его гордость, которая обернулась совершенной отчужденностью от жизни. «Не только в Петербурге у него не было ни одного человека, кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека».
И Каренин, принадлежавший к числу «сильных мира сего», совершает целый ряд беспомощных поступков, пытаясь удержать «свою державу». Но в этих поступках была своя последовательность. Он начал с того, что обратился к закону. И это было вполне естественно для человека, который всю свою жизнь «стоял на страже коренного и органического закона».
Закон был на стороне Каренина. Если бы он дал законный ход делу, он выиграл бы процесс, но счастье оказалось бы проигранным самым позорным образом. Анне пришлось бы принять на себя вину в нарушении супружеской верности. «Принявший вину на себя, — говорилось в газете «Голос» о бракоразводных процессах времен Анны Карениной, — сверх того, что предается покаянию (покаяние по решению суда — характеристическая особенность нашего законодательства), лишается еще и права вступать в новый брак»[66].
Если бы Каренин был только «злой министерской машиной», то он именно так и поступил бы. Но он пожалел Анну. «Уличение ее в вине было действием низким, неблагородным и нехристианским», — говорится в черновиках романа о причинах, побудивших Каренина отказаться от уличения Анны в измене (20, 267).
Но был еще другой путь: принять вину на себя, то есть представить суду фиктивные доказательства того, что он сам нарушил супружескую верность, или, иначе говоря, «принять на себя уличение в фиктивном прелюбодеянии», найти свидетелей и т. д.
Такой путь оскорбителен для Каренина, потому что это «обман перед законом божеским и человеческим». Поступить так — значило «посмеяться над учреждениями брака и развода». Да к тому же в обоих случаях «развод клал позор на имя и губил будущность сына» (20, 267).
И вот почему Каренин не давал развода Анне. Из этого положения не было «законного» выхода. И что бы ни предпринял Каренин, все должно было казаться жестокостью по отношению к Анне. Толстой, который был явным сторонником нерасторжимости брака, в своем романе показал чудовищные условия, которые могут быть созданы самой нерасторжимостью брака в жизни честных и глубоко совестливых людей.
Если брак стал ложью и обманом, то оказывается, что освободиться от него можно только ложью и обманом. Вот чего Каренин как бы не подозревал до своей встречи с адвокатом. Он сам становится пленником той самой «паутины лжи», которая до сих пор его самого не касалась.
Каренин «велик», а адвокат «ничтожен», но оба они принадлежат к одной и той же официальной сфере. Каренин считал, что пишет законы «для других». Адвокат мог действовать лишь применительно к этим законам, когда Каренин решил воспользоваться ими «для себя».
«Серые глаза адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была не одна радость человека, получающего выгодный заказ, — тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видел в глазах жены».