Согласия больше не было между ними, а было только нарастающее раздражение. "Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу".
Анна раздражалась на Вронского за то, что он не всю свою жизнь тратит на нее, а позволяет себе часть своей жизни посвящать каким-то своим интересам. Что за последний год он стал позволять себе давать ей отпор. Что он замечает ее вранье и что оно его раздражает. Что он раскусил многие ее манипуляции и что они его бесят. Кроме того, она не забывала постоянно ему напоминать о том, что это ради него она ушла от мужа и что это из-за любви к нему она теперь находится в тяжелом положении... ну и так далее.
Даже в том, что они так долго живут в Москве, она обвиняла Вронского! Она словно забыла, что сама напросилась в Москву. Она словно забыла, что сама нашла предлог так надолго здесь оставаться - якобы она ждет решения мужа, как будто этого нельзя было с таким же успехом ждать в Воздвиженском. Теперь она с яростью лгала себе и уверяла себя, что это ему (а ней ей!) нужно общество, что это он (а не она!) не хочет жить в деревне, и вообще это он виноват в том, что она "навеки разлучена с сыном" - словно забыв, что некогда муж был согласен отдать ей ребенка. О котором она вспоминает только тогда, когда ей нужно в очередной раз вызвать во Вронском чувство вины.
Вронский же, в свою очередь, с обидой припоминает ей, что ради нее он отказался от карьеры и точно так же, как и она, противопоставил себя обществу. И вообще он давно уже раскаивался в том, "что он поставил себя ради нее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым".
Ему до смерти надоели ее скандалы, ее придуманная ревность на ровном месте, все эти ее претензии, все эти бесконечные упреки и обвинения, ложь и манипуляции - лишь бы все было по ее, лишь бы ей всегда остаться победительницей.
Он все больше чувствовал себя обманутой жертвой. Жизнь с Анной оказалась для него сущим наказанием. В итоге он и сам чувствовал, как его любовь к ней с каждым днем становилась все меньше и меньше.
Впрочем, иногда между ними еще бывали "редкие минуты нежности" - теперь уже редкие! - но эти минуты (по их прошествии) только еще больше раздражали Анну - в его нежности, в его желании помириться она теперь усматривала его наглую уверенность в себе, и она со злобой отмечала, что раньше никакого спокойствия и уверенности в нем не было. И немедленно трактовала эту его нежность как его уверенное чувство победы над ней, а стало быть, как свое поражение.
Она не хочет смириться с мыслью, что вся эта ее высокомерно-обвинительная поза и вообще вся эта невыносимая обстановка, посредством которой она так старательно культивировала свое превосходство над Вронским, вся эта ее неуемная жажда его безоговорочной покорности - всё это однажды должно было неминуемо подтолкнуть жертву к сопротивлению.
То психическое рабство, в которое она некогда столь удачно завлекла Вронского, однажды стало ему слишком тяжко, и у него наконец открылись глаза - и он увидел, что Анна давно уже повисла на нем камнем, а его любовь к ней стала удавкой на его же собственной шее.
Злобно-истеричная, пустая, не испытывающая ни к чему абсолютно никакого интереса, кроме как к самолюбованию и самообожанию, не способная любить даже своих детей - вот ее истинное лицо, все глубже открывающееся Вронскому.
Очередной длительный скандал, спровоцированный Анной, усугубляет дело...
*
Ссора, как обычно, началась с пустяка. Вронский "посмеялся над женскими гимназиями, считая их ненужными", и в качестве иллюстрации добавил, что, к примеру, той же девочке, которой покровительствовала Анна, вовсе не нужно знание физики для того, чтобы, например, выйти замуж. И это безобидное, вполне отвлеченное замечание мгновенно раздражило Анну - она тут же увидела в этом "презрительный намек на свои занятия".
И, увидев в очередной раз оскорбление там, где его не было и в помине, ей немедленно захотелось сделать Вронскому больно - сказать ему "такую фразу, которая бы отплатила ему за сделанную ей боль".
И вот, в ответ на свое незатейливое замечание, Вронский снова (в миллионный раз) получает осточертевшие упреки: " Я не жду того, чтобы вы помнили меня, мои чувства, как может их помнить любящий человек, но я ожидала просто деликатности".
И это наконец становится для него последней каплей. Чувство досады на себя - за то, что опять, как дурак, хотел с ней спокойной семейной беседы, а вместо этого опять получил мордой об стол - заставляет его покраснеть. Он отвечает что-то неприятное. Она - ему.