И тогда, с очевидным "желанием тоже сделать ей больно", он резко отвечает: "Мне неинтересно ваше пристрастие к этой девочке, это правда, потому что я вижу, что оно ненатурально", - говорит он. И этими словами (даже не предполагая всей правды сказанного!) он невольно попадает в самое секретное место в ее душе, о котором никто не должен был даже догадываться, не говоря уж о том, чтобы знать.
Слова о ненатуральности ее чувств буквально "взорвали ее". Разумеется, она тут же обвинила его в жестокости. Разумеется, она немедленно придумала себе отговорку, для пущей убедительности подпустив откровенности в свою ложь - что да, эта воспитанница и впрямь абсолютно не нужна ей, но что эта девочка якобы ее единственное средство, "чтобы переносить свою тяжелую жизнь", в которой, кстати, он же и виноват.
И после этих слов ей опять стало ужасно себя жалко за всю ту несправедливость, как она считала, которую она от него терпит... К тому же он сказал ей в ссоре, что он всем пожертвовал ради нее, а это уж совсем ни в какие ворота! Да как он смеет. Ну да, ради нее он бросил карьеру, испортил отношения с матерью, лишился общества, но как не стыдно ему об этом напоминать! Тем более что это ее право - постоянно напоминать ему, что это она пожертвовала всем ради него!
Они не разговаривают до вечера. А вечером он все же пришел к ней (сама она никогда в жизни мириться не ходит) - "они не поминали о бывшей ссоре, но оба чувствовали, что ссора заглажена, а не прошла".
*
Весь следующий день его не было дома. Эта ссора, в особенности же его слова о ее ненатуральности, так испугали Анну, что ей даже захотелось невероятного - "обвинить себя и оправдать его". Но, как и следовало ожидать, это странное для нее желание довольно скоро прошло: она вспомнила это противное слово - "ненатуральность", она снова вспомнила, что он хотел причинить ей боль... Разумеется, о том, что она первая захотела причинить ему боль - и причинила! - она не вспоминала. Как и о том, какое невероятное количество раз причиняла ему боль.
"Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка" - с обидой и жалостью к себе рассуждает она. И тут же скатывается к привычным обвинениям в его адрес, а заодно и к удобному лживому самооправданию, а заодно и к манипуляциям ребенком: "Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала?"
Очередной приступ жалости к себе заливает ее с ног до головы - она снова вспоминает, что он хотел, хотел, хотел сделать ей больно! И она снова так ни разу и не вспомнила о том, что прежде всего она сама хотела причинить боль ему.
И все-таки на этот раз она действительно пытается изменить себя. Вот только жаль, что эта попытка заранее обречена на провал. Да, она наконец-то ужасается своему поведению. Но неумение быть честной по отношению к себе снова и снова порождает в ней ложь, с которой она давно срослась; ложь, к которой она так привыкла, которая всегда так безотказно выручала ее; ложь, посредством которой она всегда и с такой легкостью получала желаемое; ложь, благодаря которой она всегда побеждала, беспощадно причиняя изощренную боль всем, кто смел ей перечить, - на этот раз любимая ею ложь сыграла с ней плохую шутку: она не позволила Анне сказать себе правду. Ложь обманула ее.
Она еще пытается заставить себя признать свою вину... она еще пытается снять с Вронского свои бесконечные нелепые обвинения: "Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя". Но ложь начеку, и вот Анна снова убеждает себя, что она ни в чем не виновата (а раз не она, то, стало быть, виноват опять он!), но что якобы из благородства (а на самом деле из глубинного страха остаться без единственной и теперь уже очень шаткой опоры в лице Вронского) она с показной покорностью возьмет вину на себя: "Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем".
И она велит собирать вещи для отъезда в деревню.
*
В этот день Вронский возвратился домой в десять часов вечера. Она встречает его "с виноватым и кротким выражением на лице". Кажется, мир? Мир. Но, увы, не надолго... Он видит сундуки в прихожей - неужели они наконец-то уедут в деревню? Вронский рад. Он давно мечтает уехать. "Вот это хорошо!" - говорит он.
И она тут же оскорбилась, углядев в этом какой-то намек - как будто он сказал это "ребенку, когда он перестал капризничать", а разве она капризничала? Можно подумать, это она была виновата, что они так долго живут в Москве! Ведь она оставалась в Москве по делу - из-за развода. Правда, с разводом все давно уже было ясно... Впрочем, не в этом дело. Нет, вы посмотрите, что позволяет себе Вронский! Она как дура встречает его с виноватым видом и сообщает ему приятную новость об отъезде, а он в ответ радостно намекает ей, что в задержке виновата она?! Откуда в нем этот самоуверенный тон?! Это что же получается, она виновата, а он виноватым себя совсем не чувствует?!