«Кроме того, все предметы, которыми занимался Вронский, она изучала по книгам и специальным журналам, так что часто он обращался прямо к ней с агрономическими, архитектурными, даже иногда коннозаводческими и спортсменскими вопросами. Он удивлялся ее знанию, памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в книгах то, о чем он спрашивал, и показывала ему»
Его удивление весьма патриархально — как это женщина, да еще красивая, что-то понимает в таких «мужских» делах? Тут надо перепроверить — не ошибка ли? Далее Анна еще и детский роман напишет, который был высоко оценен издателями. Ее даровитость вообще не вызывает сомнения, как и то, что этой даровитости не суждено проявить себя. О даровитости же Вронского трудно что-то утверждать наверняка: он пытался заделаться художником — не получилось; к каким результатам приведут его хозяйственные нововведения, мы не знаем (то есть привели бы, ясно, что ввиду смерти Анны они ни к чему не привели), но Толстой своим авторским взглядом смотрит на дело скорее уж скептически, чем как-то иначе.
В конце концов постепенно Анна «раскусила» Вронского. Он, видите ли, начинает охладевать, связь с Анной начинает его все больше тяготить. Наконец Анна прозревает:
«Он имеет право уехать когда и куда он хочет. Не только уехать, но оставить меня. Он имеет все права, я не имею никаких… Она вспоминала его слова, выражение лица его, напоминающее покорную лягавую собаку, в первое время их связи. И все теперь подтверждало это. «Да, в нем было торжество тщеславного успеха. Разумеется, была и любовь, но бульшая доля была гордость успеха. Он хвастался мной. Теперь это прошло. Гордиться нечем. Не гордиться, а стыдиться. Он взял от меня все, что мог, и теперь я не нужна ему»
Все верно, все так. Мужчина имеет все права, женщина — никаких — вот главный закон мужского мира. Вронский пребывает в своем полном мужском праве: не сумев убить Кити, он убил Анну. Ну а как же его последующее отчаяние, поездка на войну и вообще поза страдальца навек? Гордость, одна гордость и все то же тщеславие. То, что у Анны, и вообще у женщин, естественно, у Вронского, и вообще у мужчин, превращается в позу. Надо же ему теперь показать, что его любовь была настоящей, а не какой-нибудь там. Любить было не надо, а показать, что это была любовь — надо. Но он, конечно, переживет и войну и превратит всю эту историю с Анной в эпизод своей жизни, который поможет ему в чем-нибудь там разобраться. Вроде как «найти себя». Можно потом и в монастырь удалиться, — но чтобы не просто так, надо и там какие-нибудь подвиги смирения совершить. Тьфу, противно.
Левин и Кити
В Кити замечательнее всего то, что она нормальный, трезвомыслящий человек. Это вообще характерно для женщин — не все женщины нормальны, но только среди женщин и можно отыскать нормальных людей. Среди же мужчин нормальных нет — все мужчины немного сдвинуты по своей природе, но, конечно, не все они — Левины; Левин — просто-таки воплощение мужской сдвинутости. Ни мысли тебе нормальной подумать, ни слова нормального сказать, ни поступка нормального совершить. Все надо с каким-нибудь вывертом сделать. Вспомним период его жениховства — притащил бедняжке Кити свои дневники, в которых мы даже не знаем, чего там только не было понаписано про его бывших женщин, — замечательный подарочек для невесты! Но зато он теперь «честный» — обо всем рассказал, всем поделился. Из веры в Бога тоже надо целое представление устроить. Кити себе спокойно ходит в церковь, а этот — я и верующий, и неверующий, и не пойми кто. Буду всю жизнь мучиться и так ни к чему и не приду, в этом-де мое счастье. Как это по-мужски, как это возвышенно и, по сравнению с этими «поисками», как, должно быть, прозаична Кити. Как вообще прозаичны женщины — не сходят с ума на ровном месте! Ну и, разумеется, никаких других запросов, кроме как быть самкой, у них нет — но это уже больше к Толстому вопросы, чем к Левину — это ведь Толстой обожает превратить женщину в прозаичную самку, вполне очертив тем самым весь круг ее высших интересов. Что делать, и Толстой ведь мужчина, да и Левина, как утверждают, Толстой более всего писал с себя. Так что не вполне верьте всему, что Толстой пишет о женщинах. Что увидите хорошего — верьте, что увидите толстовско-левинского — не верьте. Апофеозом же терзаний Левина стало его желание покончить с собой. Что, у него трагедия какая-то в жизни? Нет, он вроде бы любит жену, ребенок у него родился, все здоровы, и сам он здоров. В чем же дело? Видите ли, он не может понять, зачем ему жить, если он умрет. И не может понять, зачем вообще люди живут, если все они умрут.