Даже малейшие детали в «Карениной» не случайны: они что-то говорят о персонаже, которому эти приметы присущи, или о человеке, чьими глазами мы их видим. В Каренине примечательны не уши сами по себе, а то, что Анна впервые замечает их после встречи с Вронским. «Раньше она никогда не обращала на них внимания, потому что никогда не оглядывала его критически, он был неотъемлемой частью той жизни, которую она безоговорочно принимала. Теперь все изменилось. Ее страсть к Вронскому – поток белого света, в котором ее прежний мир видится ей мертвым пейзажем на вымершей планете»{12}. Левин замечает у Гриневича, одного из подчиненных Облонского, длинные, загибающиеся книзу ногти – для него это знак, что люди здесь заняты чем-то праздным и бессмысленным (Толстой этого не объясняет, он лишь показывает, как Левин обращает внимание на ногти, но мы можем догадаться почему). Икры атлетически сложенного камергера напоминают Каренину о собственном неблагополучии и внушают мысль, что «все в мире есть зло». Расшифровку деталей можно продолжать бесконечно: так, «непокорный, отскальзывающий гриб», который Кити пытается зацепить на тарелке во время обеда перед объяснением с Левиным, может символизировать то чувство, которое она уже переживает, но не может для себя сформулировать, – хотя, наверное, иногда гриб – это просто гриб.
Толстой описывает реальный случай, произошедший на скачках в Красном Селе: лошадь князя Дмитрия Борисовича Голицына, пытаясь взять барьер, сломала себе спину. Скачки в романе – это и очерк нравов, показывающий, как высшее общество упивается жестокими бессмысленными развлечениями, и одно из предвестий трагического финала: Вронский оказывается виновником падения и смерти лошади, а затем падения и смерти Анны. «Сломав спину Фру-Фру и разбив жизнь Анны, Вронский в сущности действует одинаково»{13}. В одной из ранних редакций эта параллель была выражена еще более явно: главную героиню звали Татьяна, а лошадь – Тайни (Tiny). У Толстого действительно была английская верховая по кличке Фру-Фру, но и здесь не обошлось без скрытых параллелей: как отмечает Борис Эйхенбаум, Фру-Фру – героиня одноименной французской пьесы, которая широко идет в 1870-е на русской сцене; она бросает мужа и сына и уходит с любовником, муж убивает любовника на дуэли, а Фру-Фру возвращается домой и умирает.
Игнатий Щедровский. Пейзаж с охотниками. 1847 год[7]
«Мне отмщение, и Аз воздам» – цитата из библейской книги Второзаконие, эти слова произносит разгневанный пророк Иегова, затем они повторяются в Послании к Римлянам апостола Павла: «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».
Казалось бы, смысл понятен: Бог наказывает человека за грехи, Анна согрешила – добро пожаловать под поезд. Но сразу возникают вопросы. Анна в романе, мягко говоря, не выглядит исчадием зла, которое заслуживает смертной кары, – она жертва собственных страстей, но не более. Вокруг нее десятки героев романа, которые грешат непринужденно и в гораздо больших масштабах, и никакая кара на них не снисходит. Анонсированный в эпиграфе Божий суд крайне избирателен и необъективен.
Борис Эйхенбаум в своей книге «Лев Толстой. Семидесятые годы» посвящает целую главу разбору разных трактовок эпиграфа. Для Достоевского это аргумент против социалистов и прогрессистов: зло в человеке таится глубже, чем мы можем постичь, нам не под силу исправить общественные пороки и переустроить жизнь на справедливых началах, есть высший судия, «ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека»{14} (все хорошо, но где здесь Анна?). Еще один современник Толстого, критик Михаил Громека, пишет, что в области чувств есть объективные законы, брак – единственная форма отношений, позволяющая жить в согласии с собой и общественным мнением; нарушение этих законов влечет за собой возмездие. В свете этой интерпретации Анна выглядит ученицей, которая плохо вела себя и заработала двойку, этот подход глух к трагедии, которую Толстой видит в судьбе Карениной, да и «жизнь в согласии с общественным мнением» – последнее, что волнует Толстого. Писатель Марк Алданов снова указывает на избирательность правосудия: «Если сокращенно выразить то, что действительно сказал в своем романе Л. Н. Толстой, мы получим чудовищную формулу: никто из этих людей не виновен и не заслуживает отмщения, но все же некоторым “Аз воздам”»{15}. Викентий Вересаев в «Воспоминаниях» высказывает свою версию: жизнь для Толстого по природе своей светла и радостна, человек сам загрязняет ее малодушием, страхом и ложью, «если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в его душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготованных ему жизнью, кто же виноват, что он гибнет в страхе и муках?». Эйхенбаум приходит к выводу: эпиграф нельзя считать итогом, кратким резюме или выражением главной мысли романа. Для Толстого было важно сказать, что зло (в толстовской терминологии – «дурное»), которое совершает человек, становится причиной его собственных страданий, «всего горького, что идет не от людей, а от Бога». Смерть Анны – не Божья кара, а естественное следствие ее страданий, вызванных ее же поступками. Что же до «общественного мнения», оно действительно ни при чем: Каренина и Вронский виноваты не перед обществом, а перед самой жизнью, и не людям (а стало быть, и не читателям) их судить.