Е. Ф. Керн участвовал в Русско–шведской войне 1808– 1809 годов. 4 декабря 1808 года из–за ранений и расстроенного здоровья он вышел в отставку с правом ношения мундира и полным пенсионом. Однако в марте 1811 года он возвратился в армию и был назначен сначала командиром 48–го егерского, а затем Белозерского пехотного полка.
Когда началась Отечественная война 1812 года, Керн сначала со своим полком в составе 17–й пехотной дивизии З. Д. Олсуфьева, а затем во главе 2–й бригады 1–й Западной армии М. Б. Барклая–де–Толли находился в арьергарде, прикрывая отступающие войска, вступая в непосредственное соприкосновение с противником и уничтожал за собою мосты. Он участвовал в боевых действиях под Смоленском и на Бородинском поле, где защищал Утицкий курган и лично водил полк в штыковые атаки. «Славно, Керн! – сказал ему тогда генерал П. П. Коновницын. – Будь в моей воле, я снял бы с шеи моей Георгиевский крест и надел его на те бя». За Бородино Ермолай Фёдорович получил чин полковника. Он участвовал в Тарутинском сражении, отличился при штурме Вязьмы, за что 18 июля 1813 года был произведён в генерал–майоры. В сражении под Красным 6 ноября его подразделение захватило казну французского корпуса. Главнокомандующий М. И. Кутузов лично поблагодарил Керна за такую добычу и представил к ордену, а после изгнания французов из России рекомендовал его в Вильно императору Александру I как одного из лучших офицеров.
Во время Заграничного похода русской армии 1813—1814 годов Ермолай Фёдорович являлся комендантом немецкого города Мейсена, блестяще проявил себя в сражении под Ба–уценом, участвовал в Битве народов под Лейпцигом, был военным губернатором Касселя. С января 1814 года он командовал 3–й бригадой 17–й пехотной дивизии Олсуфьева, участвовал в блокаде Майнца, взятии Суассона и Парижа. За французскую кампанию он получил несколько ранений и контузию.
Храбрость и военные таланты Керна были отмечены семью боевыми орденами: российскими Святой Анны 1–й степени, Святого Владимира 3–й степени, Святого Георгия 4–й степени (18 марта 1814 года), прусскими Красного Орла 2–го класса и «За заслуги», шведским Меча 3–й степени, золотым знаком за штурм Праги, а также серебряными медалями в память взятия Очакова и Измаила, войны 1812 года и покорения Парижа.
Вскоре после окончания боевых действий и возвращения в Россию с 5 мая 1816 года Ермолай Фёдорович получил под командование 15–ю пехотную дивизию.
В биографии Е. Ф. Керна указывается, что первым браком он сочетался с дочерью витебского помещика Севери–нова, и их сыну Александру в 1817 году было шесть лет. В метрической книге церкви Вознесения, что в Адмиралтейских слободах Санкт–Петербурга (запись № 352 от 1810 года), записано о рождении 3 декабря у «отставного полковника Ермолая Фёдорова сына Керн» незаконнорождённого сына Александра и крещении его в тот же день священником этой церкви Кириллом Яковлевым[10] .
Ермолай Фёдорович ещё с 1814 года был знаком с дядей Анны, генералом Константином Марковичем Полторацким – оба командовали бригадами в дивизии Олсуфьева.
Вот как характеризовал Е. Ф. Керна военный писатель генерал–лейтенант А. И. Михайловский–Данилевский, автор знаменитого «Описания Отечественной войны 1812 года»: «Керн был среднего роста, худощав, и нрава весёлого. Беззаботный, доверчивый, не бережливый на деньги, никогда не помышлял он о завтрашнем дне. Война составляла его стихию. Особенно отличал его принц Евгений Вюртембергский, а чтобы заслужить внимание сего знаменитого сподвижника императора Александра, надлежало явить опыты храбрости необыкновенной. Действительно, в сражении надобно было любоваться Керном»[11].
Первый год своего замужества Анна прожила в Лубнах под присмотром отца. Она ещё не осознала в полной мере тех изменений, что произошли в её судьбе. Однако у неё быстро появилось и усиливалось с каждым днём жизни с армейским служакой–генералом отвращение к мужу. Некоторое разнообразие в её жизнь вносили редкие поездки с мужем по его служебным делам в другие города.
Во время одного такого вояжа в Полтаву в том же 1817 году на балу, устроенном по случаю смотра 3–го корпуса генерала Ф. В. Остен–Сакена, состоялось знакомство Анны с императором Александром I.
«Сакен <…> указал государю на меня и сказал ему, кто я, – писала А. П. Керн в воспоминаниях „Три встречи с императором Александром Павловичем“. – Император имел обыкновение пропустить несколько пар в польском прежде себя и потом, взяв даму, идти за другими. Эта тонкая разборчивость, только ему одному сродная, и весь он, с его обаятельною грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом! Он заговорил, и я была на седьмом небе и от ласковости этих речей, и от снисходительности к моим детским понятиям и взглядам!
Он говорил о муже моём, между прочим: «C'est un brave soldat» (Храбрый воин). Это тогда так занимало их! Потом сказал: «Venez a' Petersbourg chez moi» (Приезжайте ко мне в Петербург). Я с величайшею наивностью сказала, что это невозможно, что мой муж на службе. Он улыбнулся и сказал очень серьёзно: «Il peut prendre un semester» (Он может взять полугодовой отпуск). На это я так расхрабрилась, что сказала ему: «Venez plutout a' Loubnu! C'est si beau Loubnu!» (Лучше вы приезжайте в Лубны! Лубны – это такая прелесть!) Он опять засмеялся и сказал: «Je viendrai, absolument, je viendrai!» (Приеду, непременно приеду!)
Я возвратилась домой такая счастливая и восторженная, рассказала мужу весь разговор с царём и умоляла устроить мне возможность ещё раз взглянуть на него, что он и исполнил».
Генерал не мог отказать молодой жене в удовлетворении её прихоти. Новая встреча Анны Петровны с объектом её восторгов вскоре состоялась:
«Я поехала к обедне в маленькую полковую церковь, разбитую шатром на поле Полтавской битвы, у дубового леска, и опять имела счастие его видеть, им любоваться и получить сперва серьёзный поклон, потом, уходя, ласковый, улыбающийся.
По городу ходили слухи, вероятно несправедливые, что будто император спрашивал, где наша квартира, и хотел сделать визит… Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву… На основании этих слухов губернатор Тутолмин, очень ограниченный человек, даже поздравил Керна, на что тот с удивительным благоразумием отвечал, что он не знает, с чем тут поздравлять? Сходство с королевой было в самом деле, потому что в Петербурге один офицер, бывший камер–пажом во дворце при приезде королевы{14}, это говорил моей тётке, когда меня увидел. Может быть, это сходство повлияло на расположение императора к такой неловкой и робкой тогда провинциалке! <…>
Я не была влюблена… я благоговела, я поклонялась ему!.. Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому что оно было вполне духовно и эстетично. В нём не было ни задней мысли о том, чтобы получить милости посредством благосклонного внимания царя, – ничего, ничего подобного… Всё любовь чистая, бескорыстная, довольная сама собой.
Если бы мне кто сказал: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный», я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться как высшему, обожаемому существу!..
Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться! <…>
Возвратясь после смотра домой в Лубны, я предалась мечтаниям ожидающего меня чувства матери, о котором пламенно молилась и желала. Тут примешивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что император будет восприемником моего ребёнка!»